Мне кажется, ты счастье мне принес,

Ступая посреди овец и коз.

Исходит, как от мускуса, отрада

От твоего пленительного стада.

Но мимо чьих дверей оно прошло,

Что так оно душисто и светло?»

Сказал пастух: «Лайли слуга я старый

И преданный, пасу ее отары.

Здесь каждая коза или овца

Помечена тавром ее отца.

Они — опора дома, ей родного,

И благосостояния основа.

На них есть отсвет красоты Лайли,

Они ее пахучесть обрели:

Повсюду, где, стройна и благонравна,

Она пройдет, покачиваясь плавно,

Всё превратится в мускус в краткий срок

И амброю повеет ветерок».

Когда услышал о Лайли влюбленный,

Стал как слеза в степной пыли влюбленный.

Недвижным стало тело, темным — лик,

Незрячими — глаза, немым — язык,

Маджнун утратил память и сознанье.

Вдруг вырвалось из уст его стенанье,

Придя в себя, заплакал он: «Пастух,

Ты — племени любимой добрый дух,

Ее стада весь день хранишь ты строго,

Как пес, ты ночью — у ее порога.

Ты мне скажи: что знаешь ты о ней?

Не надо лжи. Что знаешь ты о ней?

До самых уст охвачен я тугою, —

Раскрой уста: я сердце успокою!»

Сказал пастух: «Не слышен шум людской,

Теперь вокруг ее шатра — покой.

Как в небе — ясный месяц без порока,

Она в своем жилище одинока.

Все в племени — и старый человек,

И юноша — отправились в набег.

Мужчины, выбрав на рассвете время,

Напасть решили на чужое племя

И, окружив их быстро и хитро,

Похитить у несчастных всё добро».

У Кайса сразу были тем рассказом

Похищены терпенье, воля, разум.

Воскликнул: «Милость мне, пастух, яви,

Мне другом стань, взыскуй моей любви!

Ты дай мне свой палас из черной ткани, —

Я благодарен за него заране.

Подходит мне паласа черный цвет:

Ведь я судьбою в черноту одет.

С любимой разлучен, отныне буду

В одежде черной я блуждать повсюду

Быть может, я, а как ты знаешь, друг,

Ударю в барабан удачи вдруг,

Хотя навряд ли под паласом спрячу

Я барабан и обрету удачу».

Сказал — и облачил себя в палас.

Из сердца песня боли излилась.

Крича: «Лайли!», он шел к ее становью,

В том вопле смешан был огонь с любовью.

Чем ближе подходил к ее жилью,

Тем больше волю он терял свою,

Когда ж ее шатер увидел снова,

Распалась бытия его основа,

И застонал он, и на знойный прах

Упал, как тень, но с криком на устах.

Узнав тот голос боли безутешной,

Лайли шатер покинула поспешно.

Увидела: Маджнун лежит в ныли.

Упала в пыль в беспамятстве Лайли.

Затем к его присела изголовью,

Омыла не водою слез, а кровью,

Бегущей из нарциссов — томных глаз,

Того, кто без сознанья был сейчас.

Она слезами жизнь в него вдохнула,

Любимого к сознанию вернула.

Он приподнялся, — жаждал он опять

С подругой говорить и ей внимать.

Они уста раскрыли для реченья

Про все свои печали и мученья.

Маджнун повел о странствиях рассказ,

Лайли — о том, как дома день погас.

Он говорил про горы и долины,

Она — о том, как дни и ночи длинны.

Он вспомнил, сколько горя перенес,

Она лицо омыла кровью слез.

Он: «Что ни день, то боль моя сильнее».

Она: «А боль моя еще больнее».

Он: «В сердце у меня — глухая ночь».

Она: «Что делать, как беде помочь?»

Он: «Мне не надо бытия земного!»

Она: «Я раньше умереть готова».

Он: «Долгая разлука — мой недуг».

Она: «Свиданье — средство от разлук».

Он: «Я страдал, пока мы не встречались».

Она: «Я гибну, о тебе печалясь».

Он: «В пламени тоски я изнемог».

Она. «А мой еще страшней ожог».

Он: «Буду я теперь с тобою вместе».

Она: «Тебя убьют, желая мести».

Он: «Без тебя жить не могу с людьми».

Она. «Терпенье в помощь ты возьми».

Он: «Для любви — терпенье не основа».

Она: «Не знаю снадобья иного».

Он: «Снадобья порою хороши».

Она. «От язв и горестей души».

Он: «От жестоких нам с тобою горе».

Она: «Да гибель их настанет вскоре!»