Чтоб, на Маджнуна бросив взгляд один,

Лайли тотчас разбила свой кувшин!

Увидев: Кайс окреп душой и телом,

Навфаль с послом отправил поседелым

К отцу Лайли достойные слова,

Чтобы, словами связанный сперва,

Отец Лайли к Навфалю был доставлен,

А с ним и те, кем род-его возглавлен.

И впрямь: Навфалю подчинись, пришли

И главы рода, и отец Лайли.

Тогда Навфаль отца Лайли восславил,

Гостям места почета предоставил,

Пред ними скатерть пира распростер,

Повел неспешный, мудрый разговор.

Напомнив то, что и старо, и ново,

Поближе к цели он забросил слово.

Сказал: «Достигший мудрости вершин,

Мне благородный Кайс теперь как сын.

В нем каждый все достоинства находит,

Он всех, о ком ни скажешь, превосходит.

Хочу я, чтоб он избран был тобой

Из избранных и взысканных судьбой,

Чтобы с Лайли, жемчужиной отборной,

Его связал ты связью плодотворной,

Чтоб он и та, чей блеск людей влечет,

Продолжили блистательно твой род.

Всё, что увидишь из добра и злата, —

Да что там злато! — всё, чем жизнь богата,

Всё, чем владею, — всё тебе отдам,

Сейчас же брошу я к твоим ногам.

Родство да станет нашим достояньем,

Да я и ты сородичами станем».

Тогда отец Лайли раскрыл уста —

Жестокости и грубости врата.

Всё, что сказал отцу Маджнуна, снова

Он повторил сердито слово в слово,

Да кое-что поболее сказал, —

В надменном своеволии сказал.

Воителю ответил он отказом,

И гнев в душе Навфаля вспыхнул разом.

Мечу свою он уподобил речь,

Сказал, что обнажит для мести меч:

«Внимать ты будешь, пустослов, докуда

Лишь колокольцу своего верблюда?

Внемли другим — иль ляжешь в прах, как тот,

Кто нищим стал и потерял свой скот.

Страшись, твоей беды настанет время, —

Хоть пожалел бы собственное племя!

Пока я на тебя не двинул рать,

Что жаждет, как сама судьба, карать,

Что возбуждает ужас небывалый,

Как море, чьи валы — мечи, кинжалы;

Пока в волнах воители твои

Не утонули в собственной крови, —

Отдай мне ту жемчужину, чья влага

Чиста, — да обрету я в сердце благо,

Да радостно мне засияет мир,

Да свадебный провозглашу я пир,

Чтоб гурии на свадьбе возжелали

Облобызать следы ее сандалий».

Отец Лайли ответствовал «О шах,

Отрады не ищи в таких речах.

Хотя сражения — не наше дело,

Угрозам брани мы внимаем смело.

Так будет: в шумный праздник превратим

Тот день, когда тебя мы победим,

А если одолеешь ты в сраженье

И наш бунчук поникнет в униженье —

В шатер ворвусь я молнии быстрей

К единственной жемчужине своей,

Я рассеку ей грудь мечом, укрою

Кровавым саваном и в прах зарою,

Да ляжет, вся в крови, в земле степной,

Могила — брачный для нее покой!

К чему мне беспокойство о невесте,

О женихе и о его бесчестье?

Ей лучше лечь во прах, чем стать женой

Тому, кто низок, словно прах земной.

Он — глиняный сосуд, а разве люди

Жемчужины хранят в таком сосуде?»

Навфаль мигнул, услышав эту речь,

Маджнуну: дерзость надо, мол, пресечь!

Кайс, наделенный вдохновенным даром,

Явил свой дар в бою словесном яром,

Раскрыл уста — источник волшебства:

«Дурные вы произнесли слова.

Тот ветер, что исторгла злобы дудка,

Метнет песок и пыль в глаза рассудка.

Та буква, что невежда начертит,

Всей книге принесет позор и стыд.

То, что сказал Навфаль, не легковесно,

Затем что истина ему известна.

Ядро, не скорлупа — слова его,

Добра, любви тропа — слова его!

Лайли — родник, он ясен и прозрачен,

А я духовной жаждою охвачен.

Да будет проклят жаждущий, когда

Он скажет: «Не хочу тебя, вода!»

Лайли — цветок, чей запах в день палящий

Мне всех садов милей и жизни слаще.

О садовод, храни тюльпан и будь

Ему подобен, раненному в грудь!^[30]

Лайли — светильник славного чертога,

А у меня в груди — следы ожога.

Кто грезит о светильнике ином,

Да будет, как и я, сожжен огнем!