«Мы пламенем обуглены любви,

Мы полчищем погублены любви.

Не ведаем страстей, помимо страсти,

Не признаем халифов грозной власти:

Высок халиф, но он не достает

До нашей страсти, до ее высот

Халифа сокол гибнет от бессилья

Там, где наш голубь расправляет крылья.

Мы птицы: ввысь, где господа престол,

Нас лотоса подъемлет мощный ствол.

Не остановят нашего полета

Паучьи низких помыслов тенета.

Лайли в моей душе нашла жилье,

Приютом сердце избрала мое,

Так может ли отнять халиф-властитель

И ту, и эту у нее обитель?

Попытки ни к чему б не привели:

Нельзя со мною разлучить Лайли!

Я с ней, как тень со светом, должен слиться, —

Сам от себя могу ли удалиться?»

МАДЖНУН ОБРАЩАЕТСЯ К СВОЕМУ ОТЦУ С ПРОСЬБОЙ ПРИСВАТАТЬ ДЛЯ НЕГО ЛАЙЛИ, И ТОТ ЕДЕТ В СОПРОВОЖДЕНИИ ЗНАТНЫХ ЛЮДЕЙ ПЛЕМЕНИ АМИР К ОТЦУ ЛАЙЛИ, ДАБЫ ИСПОЛНИТЬ ЖЕЛАНИЕ СЫНА

Рассказчик так украсил свой рассказ,

Когда слова он вывел напоказ.

Тот, кто один из ратоборцев горя,

Кто рухнул, как утес, в пучину моря,

Тот, кто блуждает, словно смерч, в степях,

В пустыне, как взметенный ветром прах, —

Когда Маджнун остался без любимой,

С ней разлучен судьбой неумолимой,

Он к смерти близок был, он изнемог,

Он потемнел от скорби и тревог

Покоя не знавал он и мгновенья,

Блуждал, исполнен смуты и смятенья.

Узрев: чернеет что-то вдалеке,

Бежал он, как слезинка по щеке,

«Лайли!» — кричал и требовал ответа

Он у чернеющего там предмета,

И если то прохожий был, и он

Был как-то о Лайли осведомлен,

То падал Кайс к его ногам, пылая,

А нет — молчал, беседы не желая.

Казалось, что его объяла тьма,

Что безнадежно он сошел с ума.

Вниз головою, как калам, склоненный,

Однажды, на мгновенье просветленный,

Тропу избрать решил он похитрей

И возвратился к племени скорей.

Нашел он мужа знатного, который,

Душою чист, был разуму опорой,

Сказал ему: «Надеюсь на тебя,

Надеюсь я, что ты, меня любя,

Увидишь моего отца родного,

Ему ты скажешь мой привет и слово:

„Ты возлелеял от корней моих

Вплоть до вершины пальму дней моих!

Я — глина, от тебя — ее частицы.

Я — книга, создал ты ее страницы.

Твой дар есть всё, что мне дано судьбой.

А есть ли то, что не дано тобой?

Ты дней моих цветник наполнил цветом,

Светильник дней моих наполнил светом.

Всегда благую изрекал ты весть,

И ныне у меня надежда есть,

Что снова я всем сердцем возликую,

Что от тебя услышу весть благую.

Лайли как счастье жизни мне нужна,

Она — мой свет, она — моя весна,

Но от меня, как от дурного ока,

Моя Лайли утаена жестоко.

С ней не увижусь боле? Я умру.

От горя и от боли я умру!

Лишь у ее порога — мне отрада,

Увы, иного места мне не надо!

В конце концов меня ты исцели,

А исцеление мое — Лайли.

Скажи ее отцу — да с сердца смоет

Вражду ко мне: жить во вражде не стоит!

Пусть на меня наденет он раба

Ошейник: рабья мне мила судьба!

Я рабским у него займусь занятьем,

Ему рабом я стану, а не зятем...

Сказал ты раньше, что высок наш род,

Что брак с Лайли позор нам принесет.

Но мне от родословной много ль проку?

Сгореть в тоске любовной — много ль проку?

Я был дурным — мне благо подари.

Что дорог я тебе, не говори:

Я доброты твоей, скорбя, не видел,

Любви отцовской от тебя не видел!

Хоть жалости немного прояви, —

Из-за твоей умру я нелюбви!

Не похоть цель моя, мое стремленье:

Там, где Маджнун, возможно ль вожделенье?

Моя природа — чистоты исток,

От низменных желаний я далек.

Лайли нужна мне, как источник света:

В ней нечто вспыхнуло, я — пламя это.

Тьма у меня во взоре без нее,

Вот почему мне горе без нее.

Для жизни от нее мне надо мало —

Чтоб издали мне изредка сияла!

Пусть, величава, царственна, горда,

Она повелевает мной всегда, —

Как прах, да буду попран я ногами

Благоговеющих пред ней во храме!“»

От этих слов, от этих тяжких мук