Где обитает сердца властелин!

А если властелин верхом проскачет,

Она свои глаза в испуге прячет,

И прахом на его пути лежит,

И сладостен ей гордый гул копыт!»

ЗУЛЕЙХА ВОЗДВИГАЕТ ЛАЧУГУ ИЗ ТРОСТНИКА НА ПУТИ ЮСУФА

Так Зулейха, стремясь всем сердцем к другу,

Построила из тростника лачугу,

И был, как птица певчая, тростник —

Ее души страдающий двойник!

Когда она стонала от разлуки,

Он издавал рыдающие звуки,

Пылала в одиночестве своем,

А с ней — тростник, охваченный огнем.

Среди тростинок, словно дичь, в бессилье

Лежала, сотни стрел ее пронзили,

Но ей, влюбленной, каждая стрела,

Как сахарный тростник, сладка была..,

Был у Юсуфа конь быстролетучий,

Как небо, властный и, как мир, могучий.

Подпалинами, пегий, был богат —

То ночь, ты скажешь, с тысячью заплат.

И мрак, и свет являл он всем. Короче,

Как сутки, состоял из дня и ночи.

Подковы излучали лунный свет

И на луне оставили свой след.

Их гвозди созданы из звезд, казалось,

Подобен Колосу был хвост, казалось!

Луной-копытом камень рассекал —

И сразу звездный пламень возникал.

Когда б на небо он взметнул подковы,

То каждая была б как месяц новый.

Когда охота на косулю шла,

Добычу настигал он, как стрела.

На западе начав свой бег, востока

Он достигал в одно мгновенье ока.

Ту пыль, что оставлял он за собой,

Не мог догнать и ветер грозовой.

Летя, он покрывался влагой пота,

Незримый из-за быстрого полета.

Но жаждал пегий конь скакать в поту,

Затем что из-за капель, на лету,

Казался он сокровищем жемчужин,

Которому и кнут-дракон не нужен!

Когда он в стойле обретал покой,

Весь мир стремился стать ему слугой.

Из лунного ведра, бывало, с ходу

Он пил не нашу — солнечную воду

Ему приготовляли каждый день

Из Колоса небесного ячмень.

Как только прогонял ночную дрему,

Съедал он с Млечного Пути солому,^[25]

А сито для очистки ячменя

Из света звезд вязали для коня.

Слетались ангелы, послушны зову,

Из ячменя выклевывать полову

Седло — как две картины-письмена,

Луны две половины — стремена.

Вдевал Юсуф в тот полумесяц ногу —

И, словно месяц, озарял дорогу

Бывало, он коня помчит вперед,

И пегий ржанием таким заржет,

Что в этом ржанье чудится народу

Гром барабана, что зовет к походу,

И все спешат к властителю страны,

Как сонмы звезд — к сиянию луны.

И Зулейха, услышав это ржанье,

Выскакивала из дому в дрожанье,

В слезах садилась на его пути,

Мечтая свет и душу обрести.

Коль слуги без Юсуфа появлялись,

То дети над незрячей издевались.

«Вот приближается Юсуф сюда,

Его лицо сверкает, как звезда!»

А Зулейха: «Юсуф — один на свете,

Не скачет он сюда, не лгите, дети,

Нехорошо смеяться над слепой:

Там, где Юсуф, там дышит мир весной,

Юсуф, как мускус, проникает в душу,

Повсюду оживляя хлябь и сушу,

Куда бы ни направился в седле,

Дыханье жизни он дарит земле».

А если проезжал Юсуф со свитой,

С могучей, грозной, важной, сановитой,

Кричали дети: «Здесь Юсуфа нет,

Средь конных не найдешь его примет!»

А Зулейха: «Побойтесь вы обмана!

Его дыхание — благоуханно!

От сердца никогда не скроет мир,

Что приближается его кумир.

Он прибывает, как весна живая,

Душе дыханье жизни возвещая.

Ему навстречу радостно спеша,

Дыханье жизни узнает душа».

Так говорила в смуте и печали.

«Эй, берегись!» — ей всадники кричали,

А Зулейха: «Чего беречься мне?

В разлуке я пылаю, как в огне!

С любимым я разлучена судьбою,

Так лучше разлучусь сама с собою!»

Так плакала, страдая и любя,

Теряя и сознанье, и себя,

И, чашу забытья испив, устало

В лачугу тростниковую вступала.

Ее тоскливый стон и скорбный крик

Перезолил на музыку тростник.

Шли годы. Старилась она от горя,

И пел тростник, ее печали вторя.