Порой Митрию надоедало пиво и процесс ежедневного вливания его в нутро небольшими глоточками. Тогда сильно, до хруста в шейных позвонках, встряхивал мужик кудлатой головой, вытаскивал из-под стрехи кривые ореховые удочки, по крутой тропе меж соснами спускался к озеру, а за ним, задрав хвост, припадая на передние лапы, осторожно сползал с кручи окончательно зажиревший Ветерок. Когда хозяин гремел цепью, бросая ее за днище, и брался за весла, кот делал попытку вскочить в лодку, но всегда получал крепкий щелчок по носу — приказание оставаться на берегу…
Разные, конечно, бывают коты. У Маргариты Аркадьевны, к примеру, жил одно время кот-рыболов. Весной шел туда, где плотва нерестует, к устью речки, садился на ствол упавшей в воду сосны и, нацелясь, поднимал лапу. Цоп! — и выцарапывал из воды рыбешку. Ел тут же, на стволе, утробно урча. Ел досыта, до отвала, до отрыжки, пока не раздувался бочонком, но какую-то там по счету рыбку не съедал: аккуратно брал ее зубами за хребтину и нес домой. Положит на пороге и ну тереться о Ритины ноги — тебе, мол, хозяйка, принес…
Не станет присочинять бабка Надя, не дошел их Ветерок до такого умельства-услужничества, а только тоже знал, чем угодить Митрию. Сидит тот на озере в лодке час, сидит другой, снимется с якоря, переедет на новое место и снова сидит. А Ветерок бессменно дежурит на берегу. Щуря глаза, цвета гречишного меда, всматривается в озерную даль, где у острова, подобная темной щепке, едва маячит лодка хозяина. Если же дует ветер и по озеру перекатываются, маслено сверкая, высокие волны и клочки пены на песке похожи на белых мышей, Ветерок беспокойно фыркает, ходит взад-вперед по берегу и призывно мяучит: де, опасно, свет Митрий, ноне на водах, возвращайся-ка поскорей к суху.
Не было случая, чтобы Ветерок не дождался Митрия. И ждал, можно сказать, бескорыстно, так как особой жадности к рыбной пище никогда не выказывал и отворачивался, коль сыт был, от рябенького ершика иль серебристой уклейки, кинутых ему персонально на ус. Самое большое удовольствие доставляло Ветерку возвращение вместе с хозяином. Вышагивал он по тропе перед Митрием такой важный, что бабу Надю, когда видела это, смех разбирал — топорщил кот победно усы, залихватски выгибал спину и орал истошно, возвещая о своей радости по поводу благополучного прибытия с рыбалки.
Внезапная смерть Митрия (несмотря на здоровую видимость, мужик маялся приливами крови к голове) была для Ветерка крушением всего, чем грелось его кошачье сердце. После похорон хозяина кот заскучал, перестал принимать пищу и вскоре исчез. День его не было, два, а на третий постучался и робко, бочком втиснулся в полуоткрытую дверь родной племяш Надежды Егоровны совхозный шофер Евгеша.
— Ты чего? — спросила баба Надя, пораженная смиренным и даже виноватым видом обычно бойкого и даже буйного племяша.
— Ты уж не серчай, тетка Надежда, — вздохнул тот. — Кота-то твоего я того… переехал. По нечаянности, само собой.
— Да где ж твои зенки были? — крикнула она.
— Вот то-то и оно, — понизил голос почти до шепота Евгеша. — При мне мои зенки были… Как бы тебе объяснить? Ну сам он, вроде бы… Понимаешь?
— Да ты не выпил ли лишку, малый? — придвинулась к нему на дых баба Надя.
От Евгеши и впрямь попахивало.
— Выпить-то я выпил, да разве в этом суть?.. Еду, смотрю — Ветерок на дороге. Сигналю — ни с места кот. Даю лево руля, а он, значит, тоже влево, даю вправо — и он туда же… Мне бы тормознуть, да не успел…
Жутко стало от этого рассказа бабе Наде, осенила себя крестом:
— Где ж кот-то?
— В канавку отнес, честь честью…
— Закопал?
— А зачем?
— Пойду закопаю, — обеспокоилась баба Надя. — Хороший кот был, ласковый…
— Не надо, — остановил ее Евгеша. — От него, считай, ничего не осталось, шкурки разве клочок…
— Ну и ладно, — подумав, сказала Надежда Егоровна и устыдилась, что за котом позабыла скорбь свою по недавно преставившемуся Митрию. — Пускай себе в канавке лежит… Ты его хоть лопушком накрыл?..
Осмелевший Евгеша кивнул было тетке намек, что не худо было бы получить с нее наличными на предмет поминовения безвинно погибшего Ветерка, и баба Надя по доброте своей, наверное, дала бы ему рубль. Но вовремя вспомнила, что пенсия кончилась еще позавчера, а следующая получка ожидалась лишь послезавтра…
Потом не был я у бабы Нади два года, и новостей за этот срок, естественно, накопилось немало. Снова стою я на пороге знакомой избы, а баба Надя снова чистит у печки картошку.
— Здравствуйте, Надежда Егоровна!
— Здравствуй, здравствуй, — благосклонно кивает мне старушка. Вид у нее хороший, веселый, на щеках румянец. Значит, притупилась, отодвинулась вдаль ее скорбь по умершему мужу, значит, все в порядке у бабы Нади — и дела и здоровье.
— Сына жду, — сообщает она. — Письмо прислал. Вот-вот нагрянет.
У печки сидел и вежливо слушал нас симпатичный молодой котик — в чистенькой шубке и голубоглазый.
— Как зовут? — спросил я.
— Лешкой.
— Это кота-то?
— Да сына же! — засмеялась баба Надя. — Будто не знаешь. Вот приедет — познакомитесь.
В то лето Алексей плотничал где-то в республике Коми (у комиков, как вполне серьезно уточнила Надежда Егоровна, вовсе не желая обидеть жителей этого далекого северного края). В последний раз он приезжал на родину вскоре после смерти отца и вот теперь собирался снова наведаться в Слободу. Где он только не побывал, в какие только края, города и веси не носил свою бедовую голову! Слушая рассказы бабы Нади, я понял, что Лешка путешествовал по принципу куда кривая вывезет. В самом деле, трудно было уловить логику в его неожиданных перемещениях из Карелии в Казахстан, оттуда на Печору, с Печоры на Кубань и так далее.
Что двигало им? Баба Надя как-то сунула мне пачку Лешкиных писем — читай, мол. Зная, что читать чужие письма нехорошо, я все же прочитал два-три, выбрав конверты со штампами разных отдаленных экзотических мест. Выходило, что Лешку гнало по стране неуемное желание повидать как можно больше, та затяжная страсть к смене впечатлений, которая не столь уж редка у русского человека. «Живу тут уже полгода, — пишет Лешка, к примеру, из Туркмении, — пора и честь знать. Думаю податься на Сахалин, ни разу еще не был там, а остров, говорят, интересный».
За долгие годы скитаний научился Алексей и лес валить, и дома строить, и землю пахать, и шоферить.
— Большие деньги зарабатывает? — спрашиваю у Надежды Егоровны.
— Да где уж там, — вздыхает сокрушенно. — Не любят его, видать, деньги. И он их тоже. Заробляет, конечно, богато, да все меж пальцев, все как в воду…
Воду баба Надя вспомянула совсем не случайно. Лет десять назад, проработав зиму на лесозаготовках, подрядился Лешка гнать по реке плоты. Сбереженные деньги — больше тысячи рублей — отослать родителям в суматохе сборов не успел, держал в кармане телогрейки, служившей по ночам подушкой. И вот уже в конце пути налетел в густом тумане на плот быстроходный теплоход. Плотовщики, свободные от дежурства и спавшие в шалаше, ахнуть не успели, как очутились в студеной вешней воде. Правда, никто не погиб, а вот ватник Лешкин с деньгами пропал, Лешка не успел даже выдернуть его из-под головы, и то ли, намокнув, утонул он, то ли уплыл к морю.
И в другие разы Лешкины деньги никак не хотели попадать в Слободу, на помогу родителям. Однажды решили баба Надя и Митрий отремонтировать вконец обветшавшую избу, послали сыну письмецо с просьбой подкинуть деньжат, сотенки три. «Через месяц буду в Слободе, — отстукивает в ответ Лешка телеграмму «молнию». — Просимое привезу самолично». Приезжает, достает из чемодана подарки, матери — кофту, отцу — рубаху модную, а о деньгах — ни полслова. Так как же, сынок, с хатой будем?» — деликатно напоминает отец. В смущении, по детской привычке еще, Лешка склоняет голову к левому плечу и пальцами правой руки начинает пощипывать мочку левого уха. Значение этого непростого жеста хорошо известно родителям — виноват, мол, готов понести наказание. Все же отец с матерью приступают к допросу. Выясняется: перед отъездом заявился к Лешке дружок Генька и попросил эти самые три сотенки — на покупку аккордеона, особенного какого-то, австрийского. Как было не дать?
