Но каждый раз, когда кто-то пытался назвать ее Драконом, Тигром, Фениксом или еще какой-то тварью — она пресекала эти попытки. Потому и осталась просто Акирой. Вернее — Той Самой Акирой. И это звание, эта кличка -вернулась вместе с ней в Японию. Та Самая Акира.

Потом — Огненная Сестра, последовательница Сумераги-тайчо. Неужели Кэйя прав и она просто ищет себе отцовскую фигуру, наставника, мастера? Неужели в этом худощавом подростке ста с чем-то лет она видит своего хозяина? Кэйя, мертвец из ее снов — нахватался ее знаний и теперь говорил, что «судьба ребенка зависит от первых шести лет жизни, А-тян. Как ты будешь бороться, чего ты будешь боятся, куда ты будешь стремиться — все это до шести лет. А до восьми лет ты была моей, никчемная ты дурочка».

Сумераги-тайчо, а вернее — Син. Он дал ей странное чувство собственной неуязвимости. Никогда до этого она не была так уверена в том, что с ней все будет в порядке. Просто его присутствие за спиной — давало это чувство. Чего стоит только эта история с отрезанной рукой? Сколько раз ему отрезали руку? И сколько раз она, открывая холодильник — наталкивалась на нее? Руки, ноги, повреждения внутренних органов — все это излечивала Сила Крови, делая ее, Майко и Читосе — неуязвимыми богинями битвы. Она слишком расслабилась, это и привело к тому, что Син погрузился в иллюзию, а она… едва лишь дернувшись — ощутила чью-ту ладонь у себя на плече… а в следующую секунду очутилась здесь.

Здесь? Где? Она попыталась проморгаться, сфокусировать взгляд. Она же была в пустыне, но здесь нет палящего солнца, здесь даже прохладно…

— Итуа ласпэрэ ваниту суаа… — раздается чей-то низкий, с хрипотцой голос, и ее губ касается что-то влажное. Вода! Вода, наконец, вода! И она пьет, пьет жадно поглощая каждую каплю влаги и чувствуя, как влага пропитывает каждую ее клеточку. Вода быстро, очень быстро кончается и она чувствует досаду, разочарование, ей мало воды, она еще не… но вот влажный край чаши появляется вновь, и она пьет…

— Сарэтэ, сарэтэ, иной! — говорит кто-то неизвестный и она кивает, реагируя на беспокойство, звучащее в голосе. Он беспокоится, что она выпьет слишком много и что клетки головного мозга не выдержат такого насыщения влагой, можно умереть и от переизбытка воды в организме, она видела, как это бывает. Но ей всегда было нужно больше воды чем остальным. Она — огонь, но в то же время человек. А человеку рядом с огнем всегда нужно больше воды. Чаша с драгоценной влагой снова пропадает во тьме и она прикусывает губу от досады.

— Я знаю — говорит она и собственный голос звучит словно колокол с трещиной — глухо и надломлено: — знаю, что нельзя много. Знаю. Но мне нужно больше. Пожалуйста.

— Сарэтэ! — что бы не обозначало это слово. Акира знает пять языков, она владеет английским, французским, немецким, испанским и китайским. К сожалению она не знает фарси и пушту, не знает русского или суахили. Хотя… несколько слов то она может сказать.

— Verstaan jy my? — пробует она: — ek het vervoer nodig…

— Лай, лаай, сук таа. — отвечает голос и ее накрывают мягким покрывалом. Она хочет протестовать, она в состоянии встать и идти, но темнота снова накатывает на нее, и она засыпает.

Когда она открывает глаза во второй раз — она уже может видеть в этой полутьме. Сперва она видит белые жерди, подпирающие потолок, типичное жилье кочевника, вигвам, юрта, чум — войлок или шкуры наброшены на каркас из жердей. Она поворачивает голову. Скромное жилище кочевника. Она попала к туарегам? Какой там язык у туарегов? Тамашек? Группа берберских языков. Вот и пришло время пожалеть, что не выбрала эту специализацию во время обучения, но кто же знал? Что она вообще знает о туарегах? Странное племя, где царит матриархат, здесь всем распоряжаются женщины, а мужчины скрывают лица и довольствуются малым. Женщины даже могут иметь свой гарем из мужчин-любовников. Да, Майко бы здесь точно понравилось бы. Она улыбается, потом, спохватившись — ждет острой боли в потрескавшихся губах, но ничего не происходит. Она поднимает руку и касается своих губ. Смазаны каким-то маслом… или животным жиром. О ней позаботились.

Кто-то нашел ее посреди пустыни, отнес в свой шатер, напоил, смазал потрескавшуюся кожу маслом, укрыл от палящего солнца. Кто бы это ни был — она уже обязана ему своей жизнью. Мир не без добрых людей, что бы там не говорил Кэйя. И… кстати — этот мир. Потому что она видела виверну. Бартам? Значит — никаких туарегов, никакого суахили или африкаанса.

Она облизала губы. Нет, не жир. Скорее — какое-то цветочное масло. Сладковатый вкус, немного с горчинкой.

— Ну и ну. — говорит Кэйя, присаживаясь на маленькую скамейку у скромного очага и рассматривая свое отражение в отполированный медный бок котелка, висящего на цепи: — ты все-таки выжила, А-тян! Следует ли мне отметить, что это не твоя заслуга? Тебя просто подобрали в пустыне, как брошенного котенка. Наверное, надо отметить тот факт, что твое тело натерли маслом. Да, конечно, только для того, чтобы у тебя кожа не потрескалась. Но все же — натерли маслом. Знаешь, я бы и сам натер тебя маслом с головы до ног, не будь ты такой старой.

Она смотрит на Кэйю, который сидит у очага и бреется опасной бритвой, глядя на свое отражение в котелке и не понимает, почему он все еще здесь. Неужели она все еще при смерти?

— Молчишь? — Кэйя заканчивает бриться, аккуратно складывает бритву пополам и убирает в карман жилетки: — молчишь. Нечего сказать, да? А вот мне есть что сказать.

— Ты и так только и делаешь, что говоришь… — отвечает она ему, все еще не понимая, как так случилось, что Кэйя не исчез после того, как она пришла в себя. Наверное, мне еще плохо, думает она, наверное, у меня отмирают клетки мозга… мне нужно к Сину! Пока я все еще — я, пока я не потеряла своей идентичности! Так, спокойно, спокойно, дыши… успокаивает она сама себя, ничего еще не случилось, рано ставить диагноз по одной галлюцинации, без паники. Как только я найду Сина — сразу попрошу Крови и все равно, что за этим последует, уж со своими чувствами я смогу справится — если все еще останусь собой.

— Ан контрэ, моя дорогая, ан конрэ. Хотя… — он делает вид, что задумался: — я могу и изменить тему нашей дискуссии. В прошлый раз мы обсуждали какая ты никчемная, А-тян, а сейчас мы поговорим о том, какая ты ценная.

— Неожиданно — признается она: — из твоих уст это звучит по крайней мере… неожиданно.

— Нет, ну почему же. — пожимает плечами Кэйя, поджимая ноги под себя и садясь рядом с ней по-турецки: — люди всегда тебя выделяли и ценили. Этот идиот с Огненным Хлыстом, например… он же практически умер, защищая тебя. Большая любовь. Большие жертвы. Он видел тебя как сияющую вершину, молился на тебя. А ты знаешь, что с ним стало? Он так и остался одинок и зол. Иногда он приходит на тот самый балкончик и воет от горя, хотя вроде мужчина. Слабак. У него недостаточно сил даже чтобы удавиться, но для него ты была всем.

— Узнаю тебя, Кэйя. — цедит сквозь зубы она, чувствуя, что у нее нет сил чтобы пошевелиться и прогнать его от себя: — даже твои комплименты пропитаны ядом.

— О, это только начало, А-тян. Ты действительно — ценная. Например… для твоей подружки. Этой… Снежной Девки… так кажется вы ее зовете? Вода и камень, лед и пламень не столь различны меж собой… инь и ян, противоположности притягиваются, нэ, А-тян?

— Не смей касаться своим поганым языком ее имени… — говорит она, зная, что он ее не послушает: — ты недостоин и мизинца на ее ноге…

— Даже так! — ухмыляется Кэйя: — знаешь, а у меня есть теория. С учетом, где именно бывал мой язык… и что ты делала своим языком с этим самым мизинцем… и другими пальчиками на ногах уважаемой Юки — мы с ней своего рода родственники. По крайней мере я точно могу сказать, что там, где бывал ее язык — мой тоже бывал. Хм… как это называется у вас, у молодежи? Непрямой поцелуй?

— Отвали. Тебе не вогнать меня в чувство вины и рефлексию. Я изучала Юнга. Я — это не то, что со мной случилось. Пусть даже со мной когда-то случился ты. Я была просто маленькой девочкой, а ты уже тогда был законченной сволочью. У меня все в порядке с самооценкой. Более того — это у меня есть теория, Кэйя-кун. — она знала, что он терпеть не может, когда к нему так обращаются.