Затем возникли трудности с «фондом заработной платы». Постоянного денежного дохода, кроме тридцати копеек в день от матери на завтрак да редких подачек бабушки, у Андрея не было. За плечами имелась единственная кража из палатки мороженщицы, так что опыта самостоятельного добывания денег тоже было немного. Но выход из положения предложил тот же Шмарь: однажды он отвел Андрея в «сходняк», где наш герой познакомился с человеком, которого все звали Бонифацием. Андрею тогда было двенадцать лет, он учился в четвертом классе…

ВСТРЕЧА В БЕСЕДКЕ. Я с нетерпением ждал знакомства с компанией Малахова, оставшейся на воле. Путей к ней нащупывалось много. Работник детской комнаты милиции Олег Павлович Шуров знал по именам, по кличкам и в лицо всю шпану в районе и готов был предоставить мне любого «по выбору». Родители Малахова тоже могли припомнить бывших друзей сына. Наконец, в моем распоряжении было уголовное дело Малахова и др., из которого я переписал в блокнот всех свидетелей с адресами. Но мне не пришлось воспользоваться ни одной из перечисленных возможностей.

Еще при первом посещении школы я узнал, что Володя Кляров — он был на два месяца младше Андрея и попал под амнистию — в день, когда его выпустили из колонии, явился к школьному подъезду и проторчал возле него более трех часов. Что ему было нужно, никто не понял.

Педагоги терялись в догадках. Одни утверждали, что Кляров, раскаявшийся в колонии, решил вернуться в седьмой класс, в котором и без того просидел лишний год, но почему-то постеснялся обращаться к директору. Другие предположили, что он просто «доложился, но не поклонился», ведь это очень соответствовало его характеру: мол, вот я, целый и невредимый, назло всем вам. Третьи подозревали, что он приходил сводить с кем-то старые счеты, и даже позвонили на всякий случай в детскую комнату милиции, но их успокоил Шуров: «Да что вы, он месяц будет ниже травы!» Короче говоря, смысл странного явления Клярова оставался неясным.

И вот, когда я вторично посетил школу и сидел в кабинете Шеповаловой, без стука отворилась дверь, и на пороге возник небольшого роста парень, крепкий и мордастый, с независимым взглядом синих нахальных глаз.

— Тебе что? — строго спросила Клавдия Ивановна.

— А мне справку, — сказал парень. — Для этого, для ПТУ.

— Во-первых, нельзя входить в кабинет без стука, — назидательно сказала Клавдия Ивановна. — Во-вторых, если уж вошел, следует здороваться.

Кляров подумал — а это был именно он — и невозмутимо произнес:

— Тук-тук-тук, можно войти, здравствуйте.

— Ну вот, — повернулась ко мне Шеповалова, — любуйтесь! Экземплярчик!

Я вышел с Кляровым в коридор, легонько постучал указательным пальцем сначала по его лбу, потом по стене, как бы проверяя разницу в звуке, и выразительно посмотрел на него, что, в общем, не произвело на Клярова впечатления.

— Если тебе действительно нужна справка, — сказал я, — веди себя прилично и не ставь директора в глупое положение, да еще при незнакомых людях. Малахова знаешь?

— Ну? Был такой.

— А Шмаря с Бонифацием?

— А вы кто?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Тут?

— Разговор не на пять минут и, может, не на десять.

— Тогда лучше завтра, — сказал Кляров. — В шесть вечера. В парк придете?

— Договорились.

— Ага, — сказал Кляров. — Там беседка есть. В общем, в «сходняке».

Так я впервые услышал слово «сходняк», означающее место, где регулярно собираются, «сходятся» ребята.

В шесть вечера следующего дня я подошел к беседке. Там находилась компания. Долговязый парень лет семнадцати сам себе аккомпанировал на гитаре и пел песню о том, что в его годы еще не все выпито, не все съедено, не все девушки перецелованы, не все песни перепеты и, стало быть, не все еще потеряно. Вокруг сидели парни с безучастными лицами, которые загорались лишь на время припева. Долговязый переходил тогда на синкоп, и вся компания, в том числе Кляров, начинала орать, глядя в открытые рты друг друга. Проорав, они тут же гасли, уступая сцену гитаристу, но было одно место в песне, которое ребята свистели, и это получалось у них красиво.

Мое появление никого не смутило. Кляров слегка приподнялся и пригласил меня глазами в беседку, как бы разрешая войти. Я вошел. Тут кончилась песня, и вся компания закурила, ожидая начала нашего разговора. По всей вероятности, они были предупреждены Скобой заранее.

— Может, прогуляемся? — предложил я Клярову. — Чтобы не мешать ребятам?

— А кому? — сказал Кляров. — Здесь и нет никого. Лишних.

Долговязый хмыкнул, парни переглянулись.

— Как знаешь, — сказал я, — мне даже лучше, я о тебе заботился. Так вот, меня прислали из газеты, чтобы разобраться с Андреем Малаховым, а потом написать статью.

— Да ну? — вроде бы удивился Кляров. — Игде, значит, причины «того»?

— Похоже, — сказал я.

Кляров засмеялся, а ребята сделали общее легкое движение, словно по команде сменив позы.

— Не вижу ничего смешного, — сказал я Клярову. — Было бы тебе на два месяца больше, сидел бы сейчас вместе с Андреем. Я посмотрел бы тогда, как ты смеешься.

— Это конечно, — сказал Кляров. А вы, случа́ем, факт из газеты? — Я показал удостоверение, он изучил фотографию и произнес, обратившись к ребятам: — Доку́мент в порядке, дак ведь исделать можно… Ну ладно, предположим, верю. Ну и что? Как будем «разбираться»? Спрашивай — отвечаем? — Я закурил. — Игде, мол, дорогие товарищи, причины «того»? А тут они, хоть щас выну из кармана! — Я молчал, он продолжал кривляться. — А кто, мол, вас толкает и завлекает? Щас продиктую, вам лучше как, по алфавиту?..

— Все? — сказал я. — Ты просто гений.

Мы просидели до двенадцати ночи.

«СХОДНЯК». Довольно скоро я понял, что «сходняк» — не тайное общество по типу масонского, а вполне легальная сходка молодежи, в разных местах называемая, вероятно, по-разному, но известная в районе всем. Когда матерям нужно было срочно найти детей, они шли в парк. А в соседней с ребятами беседке собирались отцы, среди которых бывал Роман Сергеевич Малахов, и со стуком играли в домино с выбыванием. Они глазами видели сыновей, и, разумеется, им в голову не приходило, что дети в дурной компании. Роман Сергеевич был убежден, что в беседке собирается молодежь, которой просто некуда податься, которой скучно, домашних забот никаких, «только в магазин сбегать да хлеб нарезать», вот и сидят на свежем воздухе, и ничего в этом «такого» нет.

Кстати, многие ученые-криминологи связывают падение нравов у некоторой части современной молодежи с проблемой досуга. «Искоренить безнравственность очень просто, — не без иронии заметил один психолог. — Надо сделать так, чтобы у наших детей не было ни минуты свободного времени».

Тут его было «завались». По внешнему виду компания, собиравшаяся в беседке, выглядела тем не менее прилично. Ребята сидели смирно и на виду у всех, безучастно поглядывали по сторонам, мало ругались, редко дрались, иногда пели песни, а если гитариста не было, разговаривали. О чем? О вине, о девчонках, о футболе и хоккее. Других тем не было. Нинка попала в милицию, имярек забил шайбу, портвейн хуже бренди, кто-то вернулся в «Спартак» — мир у-у-узенький, ма-а-аленький, плоский и на трех китах.

Мои новые знакомые, возглавляемые Скобой, газет не читали (по данным одного социологического исследования, из каждых десяти осужденных подростков лишь двое держали прежде газеты, книги или журналы в руках, — стало быть, то, что я сейчас пишу, подавляющему большинству этих ребят недоступно, а жаль), радио не слушали и по телевизору предпочитали смотреть спортивные передачи и детективы, да и то редко. Если предположить, что в беседку этих ребят «выпирала» из дома бездуховность, то следует одновременно констатировать, что «сходняк» ее не только не компенсировал, но даже усугублял, так как по сути своей был примитивен.

Однако что-то тянуло парней «на воздух», в общество друг друга! Что-то заставляло, как на работу, ходить в беседку и убивать время ничегонеделанием! «Неформальные группы дают возможность подросткам самоутверждаться и самовыразиться, в этом их притягательная и, можно сказать, в какой-то степени полезная сила», — говорят психологи. А в чем и как самоутверждаться? В песнях под гитару? Впрочем, не будем торопить выводы, ведь мы к ним всего лишь на полпути.