Однако это вовсе не значит, что в славянских странах сочинение Барлетия не было известно: здесь оно распространялось в рукописной книжности, в сочетании с местными преданиями и легендами. При этом книга Барлетия на славянской почве также подверглась переработке — и переработке основательной, но только совсем не так, как за Балканами и по другую сторону Адриатики.

Тесные взаимосвязи албанского и славянских народов существовали еще в глубокой древности. Эти народы издавна вместе отражали натиски иноземных завоевателей. В IX и Х вв. Албания приняла на себя основной удар походов византийских императоров, будучи составной частью Болгарского царства; в составе Сербского королевства Стефана Душана албанцы в конце XIV в. вступили в длительную и жестокую борьбу с турецкими захватчиками — борьбу, прославившую на века мужественный албанский народ. Во времена Скандербега наиболее тесная связь у Албании установилась с небольшим славянским княжеством Зетой, расположенным у северной границы Албании. Владелец Зеты Стефан Черноевич — сверстник и близкий родственник Скандербега (он был женат на его сестре Маре) — являлся его союзником. Слава Скандербега, обаяние его личности и популярность его имени среди народов Албании и соседних с ней славянских стран, естественно, в какой-то степени отразились и на его соратниках. Следствием этого явилось отождествление Скандербега с Черноевичем в фольклоре Черногории, а позднее и Сербии. Следы этого отождествления обнаруживаются в южнославянской версии биографии Скандербега, на которой следует остановиться подробнее.

Впервые сведения относительно «Повести о Скандербеге-Черноевиче» были опубликованы в 1888 г. П. А. Ровинским в его монументальном труде о Черногории,[338] на который мы уже ссылались. Эта повесть была известна П. А. Ровинскому в двух списках: в составе хронографа XVII в. из собрания епископа Порфирия (Успенского), хранящегося в Государственной Публичной библиотеке в Ленинграде,[339] и в сборнике конца XVIII в., находившемся тогда в городе Цетинье (Черногория).[340]

Через два года сербский ученый Чедислав Миятович сообщил сведения еще об одном списке «Повести о Скандербеге-Черноевиче», находившемся в Народной библиотеке в Белграде. Как указывает Миятович, это была отдельная рукопись, переписанная в 1778 г. в сербском Хиландарском монастыре на Афоне, по словам ее писца иеромонаха Феодосия, «с древнего рукописа российского». Однако Ч. Миятович, приводя многочисленные выписки из этой рукописи, вполне убедительно доказывает, что ее оригиналом явился переписанный кем-то из русских текст сербской повести. Последнее подтверждается орфографией, языком, а главное — особенно ярко выраженной в этом списке просербской тенденциозностью. Источниками «Повести о Скандербеге-Черноевиче» Миятович считает сочинения известных уже нам авторов — современников Скандербега: Паоло Анджело, которого Миятович отождествляет с Антиварино и цитирует по публикации Биемми, Франко и, главным образом, Барлетия. К ним составитель сербской повести, по мнению Миятовича, прибавил от себя многочисленные сведения по истории Сербии, стараясь всемерно подчеркнуть роль своего народа в борьбе Скандербега с турецкой агрессией.[341]

П. А. Ровинский в своей книге высказался за необходимость издания «Повести о Скандербеге-Черноевиче» по списку Публичной библиотеки с восполнением имеющихся в нем многих пропусков по цетиньскому списку, и это было сделано в 1906 г. П. А. Лавровым в приложении к его рецензии на труд П. А. Ровинского.[342]

Следует заметить, что отождествление Скандербега с Черноевичем проведено в этой повести чрезвычайно поверхностно, непоследовательно и запутанно, что бросается в глаза уже в заглавии: «Повесть о Скендербегу-Чрноевику, а в святем крещении нареченом Гиоргу». Здесь явная несообразность: современником и участником борьбы Скандербега с турками был, как указывалось выше, Стефан Черноевич, а не его внук Георгий — последний из светских правителей Черногории (после его удаления страна стала управляться духовными лицами — своими православными митрополитами). Ни с султаном Магометом II, ни тем более с его отцом Георгий Черноевич воевать не мог, так как родился гораздо позднее. Путаница произошла, очевидно, из-за совпадения имен Скандербега и его внучатого племянника.

В дальнейшем изложении «Повести о Скандербеге-Черноевиче» следы поверхностного и поспешного отождествления этих двух лиц обнаруживаются без особого труда и в значительном количестве. Так, например, в перечне языков, которые изучал Скандербег, наряду с «словенским» указан «арбанашский», т. е. албанский; изучать его Скандербегу, природному албанцу, было так же излишним, как Черноевичу — славянский язык.[343] В посланиях и грамотах Скандербег последовательно называет себя «князем арбанашским», т. е. албанским, кем никто из Черноевичей никогда не был. При перечислении городов, отвоеванных Скандербегом у турок, говорится, что большинство из них принадлежало его отцу; однако ни один из этих городов никогда не принадлежал Черноевичам.[344] Наконец, свою предсмертную речь к сыну Скандербег начинает так: «Сыну мой возлюбленный Иване! Аще господь бог даст тебе отечество твое, землю нашу Албанию...».[345] Такую фразу также не мог произнести кто-нибудь из Черноевичей, так как Албания никогда не была их отечеством.[346]

Все эти явные натяжки при приспособлении биографии Скандербега к какому-то из Черноевичей не снижают, однако, выдающейся историко-литературной ценности южнославянской версии биографии народного героя Албании. Ценность эта заключается в том, что на славянской почве книге Барлетия была придана прежде всего определенная и достаточно ярко выраженная публицистическая направленность, бросающаяся в глаза с первых же строк этого произведения: «О неразумнии грци и несовршении разумом на последныа дни! О преждьних своих разумех и храборствиих хвалящеся над другие народи, в последок неразумнейших от всех язык явилися есте сущих на земли...».[347] Так резко упрекает автор южнославянской повести греков за то, что они в свое время помогли султану Мурату в его борьбе за престол и тем самым вырастили его «на свою погибель».

Выраженная с самого начала тенденциозность южнославянской повести, отсутствующая у Барлетия, не случайна: она может быть объяснена только тем, что это произведение создавалось в условиях жестокой борьбы с турками, в состоянии которой находились народы Балканского полуострова, за исключением греков, еще долго спустя после завоевания турками Албании. Барлетий же издал свою книгу в Италии, связанной с Турцией довольно сложными взаимоотношениями, в которых преобладал страх перед турками и опасение чем-либо раздражить султана. Отсюда та заметная сдержанность, которую проявляет Барлетий не только в отношении к грекам, но и в описаниях турецких нашествий, сопровождавшихся в действительности грабежом, насилием, истреблением и массовым угоном в Турцию не только пленных, но и мирных жителей. Обо всем этом Барлетий — очевидец захвата турками Шкодера и других городов — не мог не знать.

Еще меньшие возможности были у Барлетия для показа в своей книге двурушнической, подчас прямо предательской политики итальянских государств, особенно Венеции, по отношению к Албании: ему, нашедшему приют в Италии, об этом также говорить было неудобно.

Наконец Барлетий, служитель католической церкви, совсем уже не мог показать соответственно исторической действительности отношение к Скандербегу высшего католического духовенства; эти отношения отмечены стремлением римских пап использовать национально-освободительную борьбу албанского народа в интересах католической церкви. Для этого папский престол постоянно обещал материальную поддержку Скандербегу, но, как правило, не выполнял своих обещаний.