Быстро пролетел в семье Камчатовых день. Утром полковник куда-то исчез. Тамара ушла в школу, а Елена Павловна не могла отказать себе в удовольствии переметать петли на гимнастерке, укрепить пуговицы, заменить подворотничок, накроить и подрубить дюжину новых платков.

В сумерки Елена Павловна напомнила мужу про его старую домашнюю обязанность — разогревать самовар. Старый тульский, меченный двумя десятками медалей, остался под развалинами в Пушкине. Новый самовар выглядел проще и все же напоминал милые вечера в тихом домике недалеко от лицея.

Когда Камчатов осторожно внес в комнату шумевший самовар с маленьким расписным чайником на конфорке, стол был уже накрыт на троих. Он сам выставил из буфета еще один стакан в тяжелом подстаканнике;

Елена Павловна поняла, что муж ждет гостя. В доме ее отца мужчины пили чай из стаканов. После замужества и в ее семье прижился этот обычай. Стараясь не обидеть мужа, она все же робко запротестовала:

— Один вечер побыть бы своей семьей. Завтра уедешь, когда снова увидимся…

Нарезая хлеб, Камчатов ответил несколько загадочно:

— Не волнуйся, чужих не будет.

Уже усаживались за стол, когда в прихожей раздался звонок. Тамара побежала открывать дверь и, быстро вернувшись, о чем-то шепотом спросила мать. Елена Павловна была явно недовольна. Тамара сердилась. Камчатов догадался, о чем шел спор, и украдкой посмеивался. Девушка крепко обняла мать, поцеловала, заглянула ей в глаза. Разве Елена Павловна могла отказать в просьбе дочери. Тамара, радостная, выскочила в переднюю.

Если Елене Павловне хотелось побыть с мужем и дочерью без посторонних, Тамара, наоборот, хотела, чтобы все знакомые и незнакомые узнали о ее радости. Так и сейчас, таща за руку слегка упиравшегося Вадима, она громко его укоряла:

— Нелюдим, настоящий нелюдим, не понимаешь, какой сегодня у нас счастливый день. Мой-папа приехал.

Бросив на пороге гостя, Тамара кинулась к отцу и повисла у него на шее. Настал черед удивляться Елене Павловне. Вадим поздоровался с ней и будто не заметил Камчатова.

Елена Павловна насупилась — нежданный гость мог бы понять, какой у них сегодня день, и как-то разделить радость. Она решила не омрачать семейного праздника и поругать его в следующий раз. — Ну что же ты, Лена, приглашай к столу, — сказал Камчатов, отодвигая стул. — Садись, Вадим, хозяйку не дождешься.

Жена и дочь в недоумении смотрели на него.

— Папа, разве ты знаешь Вадима?

— Немножко знаю — мой бывший связной.

Камчатов раскрыл планшет. Под целлофаном Елена Павловна увидела пропавшую из альбома фотокарточку. Теперь ей стало ясно, куда утром уходил муж, для кого он поставил стакан, и крепко, по-матерински, обняла Вадима.

В семье Камчатовых это был самый радостный вечер за последние годы, но он был такой короткий, а так много нужно рассказать друг другу. Чай стыл в стаканах и чашках. Пришлось полковнику, к удовольствию Тамары и Вадима, не раз выходить на кухню, разуваться и сапогом раздувать угли в самоваре.

30

Трудно поверить, что лежавшие на инструментальной тумбочке шестерни, отливающие зеркальным блеском, и обожженные поковки у станины — близнецы! Вадим спешил до перерыва проточить еще одну шестерню. Удивительно удачный день, не заедал ремень, резец оказался на редкость хорошо заточенным. Молочный раствор охлаждающей жидкости ровной струйкой сбегал на дымящийся металл, стружка, ломаясь, падала в противень.

Не сводя глаз с суппорта, Вадим ощупью выбрал на тумбочке подрезной резец. Останется, пожалуй, время, чтобы установить, выверить четвертую поковку, а проточит он ее сразу после обеда. Праздничное настроение испортил вызов к директору. Николай Федорович только в исключительных случаях отрывал учеников от занятий.

В кабинете стояла духота, кочегар перестарался, вовремя не перекрыл пар. В раскрытую форточку клубами врывался морозный воздух. Николай Федорович, задумавшись, стоял у окна. Антон сидел в кресле, нервно ломая спички. Он перестал курить, но всегда имел при себе коробок спичек. Если ребята видели, что Антон молча ломает спички, то даже самые задиры не осмеливались его тревожить, в таком состоянии он мог нагрубить, даже ударить.

— Прибыл по вашему приказанию, — напомнил о себе Вадим. В нем еще сказывалась военная выучка.

— Из угрозыска звонили, — Николай Федорович нахмурился. — Что это значит? Напакостили и воды в рот набрали?

— Мы напакостили?

Николай Федорович недовольно махнул рукой и снова взглянул в окно, кого-то поджидая. Вадим не смел шелохнуться. Рассказать сейчас же, немедленно обо всем, что произошло в ту памятную ночь, когда он выследил Антона… Но вещи возвращены, а логово Кутка они сами указали милиции…

В дверь постучали. Николай Федорович, продолжая смотреть в окно, крикнул: «Можно!». В кабинет вошел лейтенант милиции.

— Горелов. По служебному делу.

В училище он, видимо, собирался долго пробыть, повесил шинель на крючок, и, грея озябшие руки у батареи парового отопления, пожаловался на внезапно наступившее похолодание. Николай Федорович не слушал словоохотливого лейтенанта и, как Вадим успел заметить, был настроен крайне неприязненно к нему.

Обогревшись, Горелов сел за маленький столик, не спеша переставил с письменного стола чернильницу, вынул из портфеля несколько канцелярских папок и, поглядев на ребят, тоном следователя больше по привычке, чем по нужде, спросил:

— Который из вас Мураш?

— Я, — тихо ответил Антон, чуть приподнявшись с кресла.

В эту минуту он жалел только об одном: зачем его берут из училища, лучше бы-просто вызвали в уголовный розыск и отправили в колонию. Ожидая прихода агента, он уже сжился с мыслью, что его арестуют, и даже сам статью определил: за бродяжничество. Вот в чем Вадим провинился, это ему было неясно.

Аккуратно разложив свои папки, лейтенант продолжал допрос.

— А твоя, паренек, фамилия?

— Хабаров.

Раскрыв томик в сером переплете, Горелов бегло прочитал статью о каре за ложные показания. Со стесненным сердцем Вадим нагнулся над предложенной ему бумагой, роспись получилась неуклюжая, от сильного нажима чернила расплылись на бумаге.

— Почему меня не пригласили в угрозыск? — вдруг загорячился Николай Федорович. — Там бы и разобрались. Неужели вас, офицера милиции, не научили понимать разницу между базаром и училищем?..

— Простите, наша служба, — примирительно возразил Горелов. — Без их показаний не можем закончить важное следствие. Начальник не разрешил вызывать ребят в уголовный розыск.

Шумно придвинув телефон, Николай Федорович одной рукой расправлял шнур, другой нажимал на кнопку. Он резко протестовал против допроса, кому-то горячо доказывал, что если и провинились ребята, то он может их сам наказать. Неожиданно с ним произошла разительная перемена. На его лице разгладились складки. Он спокойно слушал, иногда вставляя совершенно не подходящие по началу разговора слова: «хорошо», «очень рад», «спасибо…».

Теперь Антон и Вадим почувствовали, что приход лейтенанта не предвещает им беды. Тревогу сменило жгучее любопытство: что же будет дальше.

Закончив разговор, Николай Федорович выпрямился, оправил гимнастерку. Ремесленники снова увидели директора таким, каким всегда его знали: спокойным, в слегка прищуренных глазах исчез злой огонек. Он старался загладить свою грубость.

— Эх, батенька мой, отчего же сразу не выложили суть дела? Я поспорил справедливо. Мои ребята неспособны на подлость, — Николай Федорович старался дословно вспомнить приказ, который начальник угрозыска только что прочел ему по телефону: «Ученики сто двенадцатого ремесленного училища Хабаров и Мураш оказали содействие в задержке Кутка — бандита, имеющего восемь судимостей»… — А дальше знаете, что сказано в приказе?

Антон и Вадим переглянулись в совершенной растерянности.

— Начальник угрозыска благодарит преподавателей и мастеров училища, а вас награждает ценными подарками.