Дождь пошел,
Буран пошел…
— Репетируешь! По дворам ходить собираешься?
Алексей огрызнулся, но петь стал тише, а вскоре и совсем умолк. Вадим механически включал станок, заученно крутил ручку суппорта. Интереса к работе не было. Проточил крышку мины, установил вторую. 3a один проход снял припуск, осталось только сточить десятую миллиметра, а он автоматически вторично поставил резец на обдирку. Под острием задымилась стружка. Вадим заметил оплошность, торопливо отвел резец, но поздно. Подошел Евгений Владимирович, разжал кулачки, снял крышку, штангелем проверил размеры, мелкие складки под глазами мастера сошлись в две глубокие морщины
— Сталь в стружку перегоняешь?
Токарный мастер не любил, чтобы ученики напрасно изводили металл. Еще четверть века назад в школе ФЗУ он выступил против обучения на изготовлении бросовых изделий. Ученик должен видеть, что выточенные им — пусть простой болт, пусть немудреная гайка — нужны, без них нельзя собрать машину. И если заказ выполняют по заводскому, чертежу, то и заинтересованность у ребят выше.
За Вадимом порчи металла не наблюдалось. Евгении Владимирович недолго сердился, снова подобрели глаза, пропали под глазами глубокие, морщины.
— Где невнимательность, там и авария. Если нездоровится, пойди отлежись.
— Да я здоров.
Еще раз проверив размеры, убедившись, что деталь окончательно испорчена, Евгений Владимирович бросил ее в ящик со стружками. Но не успел он отойти, как у Вадима приключилась новая беда: нерасчетливо дал нагрузку, и выкрошился резец.
— В таком неуравновешенном состоянии нельзя управлять станком.
Евгений Владимирович написал увольнительную записку.
— Покажись невропатологу. Видимо, ранения сказываются.
В спальной Вадим обмяк, повадился на стул и чуть не расплакался, да вспомнил любимую поговорку Овчаренко: «Настоящие мужчины не плачут». И сразу же появился мастер. Подсев к столу, Евгений Владимирович, больше по привычке, чем по необходимости, долго протирал кончиком платка очки, не зная, как ему начать трудный разговор. Он сердцем чувствовал — с учеником творится что-то неладное:
— Ну, что стряслось? Говори уж. Всегда ноша тяжелее, когда ее один несешь, к земле клонит, а разделишь — сразу легче станет.
Конечно, лучше высказать все, что мучило его последние дни. Вадим признался:
— Украл. Был у знакомых, ну и…
Евгений Владимирович ожидал услышать от Вадима про гибель друга на фронте, допускал мысль, что парню приглянулась какая-нибудь девушка — шестнадцатый год как-никак… Думая, что ослышался, он попросил повторить
— Украл, — безучастно подтвердил Вадим, — украл самым настоящим образом.
Старик в растерянности шарил по столу — искал очки, хотя они висели на цепочке, закрепленной на пуговицу форменного кителя.
— Много? — каким-то чужим, голосом сказал Евгений Владимирович.
— Одну карточку…
Было слышно, как в коридоре уборщица ругала кота, забравшегося на стол, а во дворе протяжно подвывала циркульная пила, — это модельщики заготовляли материал. Наконец, Евгений Владимирович обнаружил очки и опять принялся старательно протирать стекла. Шепотом, словно боясь, как бы не услышали посторонние сказал:
— Нехорошо, Вадим, на всем готовом у государства живешь, сыт, одет, обут, а у знакомых кусок хлеба отнял. Партийным словом за твою честность готов был ручаться, вот какая была вера тебе, а теперь что? — Евгений Владимирович будто поднес к губам невидимый одуванчик, дунул и махнул рукой, дескать, был человек и нате вам — труха, пустота осталась.
Вадим оторопело смотрел на него. Как это можно взять открытку и лишить Камчатовых хлеба? Вдруг ему все стало ясно. Он ведь несколько раз произнес слово — карточка. Старик, конечно, подумал, что он унес продуктовую карточку! Опрометью Вадим кинулся к тумбочке, сидя на корточках, повыкидывал оттуда газеты, тетради, на самом дне отыскал фотооткрытку и положил ее перед мастером.
— Я вот что унес.
Евгений Владимирович счастливо заулыбался. Перед ним лежал семейный снимок: пожилая женщина и миловидная девушка, с плеч которой спадали тяжелые косы.
— Дурной ты, дурной! Ты ж меня прямо в пот вогнал, а оно, оказывается, вон что! Это кто же такая? Царица твоей мечты? — Евгений Владимирович понял, что неудачно пошутил, какая-то более глубокая причина толкнула ученика на эту «кражу».
— Во время войны, — угрюмо сказал Вадим, — бывает много странных историй. У нас в танковом полку начальника штаба Ничипуренко считали погибшим. Экипажи трех танков видели, как у переправы он поджег двух «тигров», а потом немецкие автоматчики из засады забросали машину бутылками с воспламеняющейся жидкостью. Неделю его подождали в полку и написали родным, а месяца через два нам сообщают, что раненый Ничипуренко успел выползти из танка и еще механика спас. Фамилия-то вот этих моих знакомых — Камчатовы. Я и подумал, может это и есть жена и дочь моего танкового командира? Он считает, что погибла у него семья. Ну, я и решил послать их карточку на фронт, а им, конечно, ничего не сказал. Что ж обнадеживать раньше времени.
Посвящая мастера в свою маленькую тайну, Вадим так увлекся, что и не заметил, как Евгений Владимирович положил руку ему на голову и осторожно ворошил его мягкие волосы…
Звонок, извещавший об окончании занятий, застал Вадима за сочинением письма. Старательно он переписывал набело:
«Многоуважаемый товарищ полковник, Алексей Андреевич. Вам низко кланяется ваш бывший связной Вадим Хабаров»…
28
И речи не было о том, чтобы Антону вступить в комсомол. Грехов за ним накопилось много. Сколько с ним ни бились, сколько ни взыскивали, все с него как с гуся вода. По-прежнему вместо ушанки носит фуражку, превратил ее в «блин», в брюки опять вставил клинья, чтобы отвороты были пошире. В город соберется, как выйдет из парка, обязательно снимет с петлиц буквы и цифры. Учится неровно…
Заявление Антона явилось полной неожиданностью для членов комитета. Собрались, твердо решив ему отказать. Говорили только про плохое, даже Вадим не очень настаивал на том, что нашел же Антон в себе силы порвать с Кутком. Оленька начала было вспоминать, что по инициативе Антона организованы передачи в больницу Мише Сергунову, и что многим ему обязан Иван Лосев, но тоже говорила как-то неуверенно.
На заседание комитета Антон пришел веселым. Пока перечисляли его грехи, он молчал, помня наказы Якова, что комсомолец обязан терпеливо выслушивать критические замечания. Но когда поступило предложение воздержаться от приема Антона Мураша в комсомол, вскочил, не стал ожидать результата голосования и, захлопывая дверь, крикнул:
— Святоши! Ладно, проживем и без комсомола. Порядок!
Суровое решение комсомольского комитета разорвало завязавшуюся было дружбу между Антоном и Вадимом. На теоретических занятиях Антон садился за парту Евгения Шаброва, своего прежнего дружка. Тайком он вернул Вадиму резцы, в большую перемену бесшабашно забавлялся, учил слесарей, модельщиков кататься на перилах, попадать снежком с одного удара в прохожего.
Удаль Антона нравилась кое-кому из ремесленников. Ему подражали в ношении формы. В мастерских и на уроках чаще слышались словечки: «мирово», «порядок», «знатно».
В пятницу Якова вызвали в райком. Из Морозовки туда пришло письмо. Земляки с тревогой запрашивали, учится ли Яков, почему он не пишет в деревню? Вадиму нужно было в отделе пропаганды и агитации взять материалы к докладу о борьбе китайских комсомольцев. У выхода из парка Яков начал отставать:
— Иди, Вадим, я догоню.
Думая, что товарищу нужно поправить обмундирование, Вадим сбавил шаг, но до конца аллеи Яков его так и не догнал. Вадим забеспокоился, оглянулся и заметил, как Яков торопливо отвинчивает от петлиц буквы и цифры.
— Без примет лучше, — виновато объяснял Яков. — Многие наши ребята так ходят в город.
Вадим возмутился:
— Антона копируешь? Стыдишься родного училища? Разве оно чем-нибудь запятнано?
