— На них нет надписи «секретно», — отозвался Вадим.

В зале прокатился гул одобрения и сразу затих. Всем не терпелось узнать, что за документы хранятся в папке. Две странички прочитал Вадим, а простоял на сцене долго. Хохотали без удержу. Особенно развеселило комсомольцев то место в сценарии, где председатель собрания должен был объявить: «Ход прений показал: комитет под руководством товарища Савушкина проделал большую работу».

Когда приступили к выдвижению кандидатов в новое бюро, Мишуткин предложил и Савушкина внести в список. Никто не дал ему отвода и никто не сказал доброго слова.

Счетная комиссия во главе с Оленькой ушла подсчитывать бюллетени. Ребятам показали новый документальный фильм «В освобожденных районах Китая»…

Гордая за оказанную ей честь, вышла Оленька на сцену. Раскрыла протокол и начала тихо читать. Не приходилось ей еще выступать на большом собрании. В детском доме был маленький коллектив — четыре воспитанницы-комсомолки и секретарь организации — учительница музыки. Волнение нарастало, у Оленьки пересохло во рту. Один глоток воды, и снова речь пойдет плавно, но она боялась прикоснуться к графину, засмеют ребята, будут изводить: «Одну страницу без воды не могла одолеть». Оленька читала:

Георгий Ростов: 169 — за, против — 3.

Раиса Воинова: 160 — за, против — 12.

Вадим Хабаров: 171 — за, против — 1.

Николай Савушкин: 4 — за, против — 168.

Савушкин съежился, словно от холода. Конечно, это обмолвка. Жукова должна была сказать: 168 — за, против — 4. Он даже знает тех, кто голосовал против, вот эти трое, ну и этот, в президиуме, как его… Ему не сиделось на месте, он не мог дождаться конца чтения протокола и прервал Оленьку.

— Прошу вести себя потише, мешаете слушать. Есть предложение — результативную часть протокола снова зачитать.

— Оленька, повтори. Все равно голосов не прибавите.

На следующий день еще не было семи часов утра, когда Савушкин пришел к директору. Предполагал застать его смущенным и был крайне удивлен, что Николай Федорович, просматривая составленное завучем расписание, напевал свою любимую «Каховку».

Вместо приветствия. Савушкин еще у двери крикнул:

— Какую свинью подложили!

Николай Федорович с трудом подавил желание немедленно выгнать его из кабинета.

— Забаллотировали! — кричал Савушкин. — Почему вы молчали? Надо было поправить.

— Зачем? Комсомольцы правильно отказали вам в доверии. Вы, Савушкин, не понимаете своих ошибок. Тайное голосование — это барометр доверия.

— Барометр… — усмехнулся Савушкин. — С этим барометром никогда в училище «ясно» не будет. Интересуюсь, кого вы поставите секретарем, кто в районе лучше меня знает комсомольскую работу?

— Секретарей, как мне известно, не ставят, а выбирают.

— Не придирайтесь к словам, — наступал Савушкин. — Где найдете замену?

— Уже нашли.

Савушкин оторопел. Еще была надежда: поищут секретаря месяца два-три и успокоятся, потом с поклоном придут к нему. И вдруг, оказывается, нашли! Он считал, что в училище нет подходящей фигуры на секретарский пост.

— Прислали Кондратенко, второго секретаря райкома? С первого дня кооптацией занимаетесь.

— Секретаря райкома!.. Вот весь вы тут. Поближе никого вам не видно?

— Кто будет вместо меня? — не унимался Савушкин. — Кому сдавать дела?

— Вадиму Хабарову.

— Хабаров? Новичок? Интересно! Придется приставить двух нянек.

— Научится. На комсомольской работе надо иметь светлую голову и отзывчивое сердце, а опыт сам придет. Партийная организация училища и я лично верим в Хабарова. Думали, что через полгода он вас сменит, а случилось раньше.

17

Проходя по большому коридору, Антон увидел, что толпившиеся у свежей газеты ребята громко смеются. Взглянуть? Опасно. Полчаса назад он удрал из мастерской, мастер мог хватиться каждую минуту. Э, была не была.

Первое, что он увидел на пестром полотне стенновки, — это карикатуру. Размалеванный Митрофанушка-Антон требовал у перепуганного библиотекаря выдать ему что-нибудь пообъемистей из полного собрания сочинений Обломова, Печорина, Белкина. «Антон помрачнел. Подростки, заметив перемену в его лице, притихли. Только Алексея невозможно было остановить. Он посматривал то на Антона, то на рисунок и смеялся. Антон наотмашь ударил его по лицу, сорвал газету, смял и затоптал ногами.

Шум в коридоре привлек внимание преподавателя технологии Добрынина. Не встань он между ребятами, завязалась бы потасовка. Зачинщиков ему искать не пришлось. Под левым глазом Алексея синяк, обозленный Антон стоял на клочках стенной газеты.

Чрезвычайное происшествие! В этот день Николаю Федоровичу пришлось отложить поездку на завод. На столе лежали разорванная стенная газета, объяснительная записка Добрынина и характеристика токарного мастера. Последние два документа словно были написаны на двух разных учеников.

Трудный характер был у Антона. Он хотел быть искусным токарем, а теорию едва признавал. Пятерки в классном журнале против его фамилии за военно-физкультурную подготовку казались случайными, чужими. По остальным предметами выше тройки он не подымался. Поговаривали, что он балуется табаком. В производственной характеристике отмечались его прилежность и любознательность. Тайком он выточил шашки из бронзы, чернильницу из чугуна.

Скверную привычку Антона — пофрантить — перенимали ребята. Он ухитрился утаить от сдачи в кладовую фуражку. Носил ее обмятой на один бок. У портного на Свечном переулке вставил в брюки клинья, так что отвороты закрывали его ботинки. К этому портному ездили Алексей и Митрохин. Ложась спать, Антон вставлял в отвороты брюк специальные дощечки для растягивания. Такое приспособление завели Сафар и Алексей. Переняли «моду» и модельщики. Антону подражали в разговорной речи, на уроках слышались его любимые словечки: «порядок», «знаменито», «мирово».

Случай со стенной газетой взбудоражил всех. В училище, где воспитывалось почти триста подростков, бывали, конечно, и раньше всякие неприятности. Но поступок Антона выходил из рамок обычных нарушений. Это был вызов коллективу. Никто из ребят не сказал Антону гневного слова, его просто перестали замечать. Вечером в клубе он подсел к модельщикам, — разговор тотчас оборвался. Шли на экскурсию в Эрмитаж, — Антон запел было, и никто в строю не подтянул. Это молчание, пожалуй, было в тысячу раз хуже самого страшного наказания. Случалось Антону месяцами жить без товарищей, но то было другое одиночество, а быть одиноким в коллективе своих сверстников… На третий день после случая со стенной газетой ночью Антон сбежал из училища.

Николай Федорович догадывался о тех спорах, которые вызвало бегство Антона. По вечерам Георгий, Яков и Максим Ильич ездили на вокзалы. Розыски Антона велись тайно, а знало о них все училище.

Кто-то высказал мысль, что если Антона найти и взять на поруки, то, может, его простят. Сперва эти незнакомые слова «на поруки» прижились у токарей, затем проникли и в остальные группы. Девушки надумали разыскать беглеца через комсомольскую газету, однако Вадим, еще живший по военным законам, не согласился — «Антон должен сам прийти с повинной». Оленька, огорченная отказом, пригрозила, что целый год не будет разговаривать с ним.

После избрания Вадима секретарем ребята запросто заходили в комитет комсомола узнать новости о спортивных соревнованиях или встретить кого-нибудь из товарищей. В комитете стало светлее, просторнее, хотя на месте осталась все та же мебель. Тяжелые темные портьеры, изъеденные молью, Вадим отдал в портновскую мастерскую, стол переставил к окну, а прошлогодние выцветшие грамоты снял со стены и сложил в шкаф.

Секретарская обязанность сложна. Вадим понимал, что комсомольцы ждут от него чего-то нового, что сразу оживило бы всю жизнь училища. И снова в сотый раз вставал перед ним вопрос: с чего же начать?

Как нарочно, у Андрея Матвеевича открылась рана, и на другой день после комсомольского собрания его свезли в госпиталь, а директора вызвали в Москву. Не с кем было и посоветоваться.