— Куплю на заплатки.

Показывая на свои валенки в обсоюзке из грубой резины, старьевщик, сложив руки рупором, во все горло кричал:

— Списанные в утиль валенки куплю! Хорошо заплачу!

Перебранка на крыльце развеселила ремесленников. Но в любую секунду Савушкин, отведя душу, мог убежать в комнату, и тогда придется ждать до полудня. Алексей послал Анатолия за ключом…

В это воскресенье все ремесленники из сто двенадцатого училища были на стадионе, кроме Вадима.

Вадим любил гулять в парке. Заснеженные деревья, темные тропинки, настороженные дзоты напоминали ему фронт. Неожиданно он очутился у правого крыла старого корпуса. «Светлый, наверное, был кабинет черчения», — подумал Вадим, глядя на широкие оконные проемы, зашитые ржавым железом. Он заглянул в окно. Там, внутри, был хаос — груды битого кирпича, щебень и высоко наверху, на третьем этаже — детская кроватка. В глубине развалин, под сводами, виднелся разбитый шкаф, дальше — другой, чуть только придавленный косо упавшей балкой. Может, это и был шкаф с моделями?

Сбить с окна проржавленный лист было делом недолгим. Скинув шинель, Вадим пролез внутрь развалин. Шкаф под защитой упавшей балки ничуть не пострадал, только дверца наверху сорвалась с петель и висела. Вадим осторожно сорвал ее совсем. Модели! Они были целехоньки! Вадим схватил с полки стеклянный футляр под которым, как старинные часы, стоял разрез токарно-винторезного станка…

Николай Федорович укоризненно смотрел на запыхавшегося подростка. Лицо покрыто кирпичной пылью, шинель не то в известке, не то в мелу.

— Хорош…

— Модели целы!

И, забыв, что перед ним стоит директор, а не сверстник, Вадим потянул Николая Федоровича в приемную, где секретарша ваткой осторожно смывала грязь со стеклянного колпака…

16

Последнюю неделю Савушкин спал в сутки не больше четырех часов. Сочинял доклад, в библиотеке неутомимо листал газетные комплекты, выписывая цитаты. Зачастил он в типографию, к шефам, в райком. Выпросил на заводе блокноты в обложке, имитированной под кожу. Ученики художественного училища на обложку нанесли золотое тиснение: «Члену президиума».

Настал день выборов комсомольского комитета. Вначале все шло, как задумал Савушкин. Блокноты лежали на столе президиума. Первые три ряда занимал духовой оркестр. В малом зале готовились к выходу пионеры. На генеральной репетиции пятилетняя девочка так душевно прочитала стихи, что Савушкина чуть не прошибла слеза. На черной лестнице стояли наготове физкультурники.

Ровно в семнадцать часов Савушкин показался на сцене. Почему же подростки не встречают его аплодисментами? Он обождал бы немного, затем поднял руку: «требую, мол, тишины». За маленькой неприятностью последовала крупная. На вопрос Савушкина, кому поручить вести собрание, вместо слесаря Мишуткина поднялась Оленька:

— Предлагаю выбрать президиум из трех человек. Моя кандидатура — Вадим Хабаров.

— Вы немножко поторопились, — стараясь быть вежливым, поправлял Савушкин, негодуя на разиню Мишуткина. — У нас большое собрание, нужно президиум выбрать из пятнадцати человек.

Оленька продолжала стоять, чувствуя поддержку в одобрительном гуле:

— Нет, я не поторопилась и не ошиблась. Хочется, чтобы у нас на собрании не было парадности, о многом и серьезно нужно поговорить.

— Извините, — резко перебил ее Савушкин, — прения откроем позже, а сейчас нам надо избрать президиум.

За Жукову вступился Георгий:

— Говори, Оленька!

И сразу слева, справа, из глубины зала раздались задорные голоса:

— Говори, говори, Оленька!

— Я не хочу обидеть товарищей из оркестра. Но у нас сегодня не праздник, зачем нам музыка? Нас пришли приветствовать пионеры, физкультурники. Мы же собрались не на торжество, собрались, чтобы поговорить о наших комсомольских делах.

— Критика под вальс «Голубой Дунай», — крикнул кто-то на балконе.

В зале смеялись, хлопали в ладоши. Мишуткин, пряча «подработанный» список президиума поглубже в карман, голосовал левой рукой за предложение Оленьки.

Несмело поднялся Вадим на сцену. Хотя ему и доводилось проводить комсомольские собрания в танковой роте, но в училище комсомольцев не меньше, чем в полку. Воспользовавшись тем, что из зала уходили оркестранты, а их места занимали комсомольцы, толпившиеся у дверей, Вадим раскрыл папку, которую Савушкин ему незаметно подложил. Он прочитал верхнюю строчку и не поверил глазам, снова прочитал, на этот раз чуть ли не по складам: «Сценарий проведения отчетно-выборного комсомольского собрания». Затем Вадим перевернул заглавную страницу:

«Председатель. Всего на учете состоит сто семьдесят пять комсомольцев, отсутствуют трое. Какие будут предложения?

Голос с места. Начать работу.

Председатель. Ставлю данное предложение на голосование. Прошу поднять руки (двухсекундная пауза). Принято единогласно».

Савушкин еще за неделю все распределил: даже возгласы с мест, реплики, расписал аплодисменты!

Савушкин запросил на доклад два часа, ему дали сорок минут. По сценарию после восьмого выступающего председатель должен был прекратить прения. Но вот уже выступило по докладу семнадцать комсомольцев, а записки все шли и шли в президиум.

Митрохин трусил выступать на собраниях, два слова скажет и начнет заикаться, а тут осмелел:

— Дружные у нас в училище ребята, а только ни при чем тут Савушкин. Да и в чем вообще помогает нам комитет?

От неожиданности Савушкин даже приподнялся. Давно он Митрохина занес в пассив, и вдруг — удивительное дело! — заговорил «молчальник»:

— Что сделал Савушкин, чтобы крепла дружба? — глаза Митрохина зло сверкнули. — Признаться по совести, я ничего не могу припомнить…

Потом взяла слово Оленька. Она призналась, что всего, о чем она думает, за вечер не пересказать. Скажет лишь об одном — о чуткости:

— Настоящий сухарь Савушкин, без бумажки ни шагу.

Вспомнила Оленька случай с Сергуновым. И тут Савушкин сорвался с места:

— Неправда! Необдуманными речами вводите комсомольцев в заблуждение.

С бумажкой поднялся на сцену Бережной, староста старшей группы слесарей, и прочел всего три строчки.

«Подите, попробуйте пожалуйтесь. Наша комсомольская организация на хорошем счету в райкоме. Меня в горкоме хорошо знают».

Бережной аккуратно свернул листок и добавил:

— Вот обычные ответы на критику в нашем комсомольском коллективе.

Не назвал Бережной фамилии комсомольского секретаря училища, да в этом и необходимости не было, Савушкин сам себя выдал:

— Нужно конкретно, — крикнул он, — а это обвинение в бахвальстве…

— Хуже — в зажиме критики, — поправил с места Евгений Владимирович. — Разве вам не говорили в партбюро о вашем бахвальстве?

Андрей Матвеевич не скрывал своей неприязни к Савушкину. Когда он стал пробираться по проходу в президиум, Савушкин вышел из зала. Знал, что замполит не будет его хвалить. И, действительно, он не ошибся. Андрей Матвеевич начал так:

— Не любит комсомольский секретарь черновую работу, ему подавай фейерверк. Да, Савушкин виноват. Но позволительно спросить членов комитета, почему они потворствовали ему? В комсомоле коллективное руководство и коллективная ответственность.

— Верно, пусть расскажут! — раздались голоса в зале.

Последним взял слово Вадим:

— За последние три месяца в комсомол приняли одного человека, а почему? — Вадим посмотрел на пустой стул, на котором только что сидел секретарь. Митрохин по складам крикнул:

— Савушкин!

Этот возглас послужил как бы командой, весь зал загрохотал:

— Савушкин!

Дальше скрываться за кулисами было невозможно, и Савушкин снова занял место в президиуме.

— Черствый человек Савушкин, — продолжал Вадим, — самомнение бьет через край. Установил он над комсомольцами чиновничью опеку.

Увидя в руках Вадима папку со сценарием, Савушкин сердито зашипел:

— Это рабочие наброски, они не подлежат оглашению…