Кошка издала жалобный вопль. Еще один, когда я была уже поодаль. Желудок урчал, пока мои шаги раздавались на узкой улице.

Внезапно кто-то толкнул меня. Я начала задыхаться, когда широкие руки сомкнулись вокруг моей шеи и с силой прижали меня к каменной стене дома. В нос ударил резкий запах виски в сочетании с сильной ноткой табака. Руки сильно сжали мое горло. Яркие цвета домов слились в пеструю мозаику. В панике я хватала ртом воздух. Безуспешно.

– Ну и чем теперь занят твой нахальный ротик, малышка? – В глазах моряка, которого я видела сегодня утром, горело безумие. – Уже не такая смелая, а?

Мои глаза наполнились слезами. Я молча боролась за возможность вздохнуть. Мой инстинкт самосохранения отчаянно пытался заставить ноги двигаться. Я хотела ударить его коленом в пах, пнуть по голени, сделать что-нибудь, но он прижал меня своим массивным телом, лишив возможности пошевелиться.

Том рассмеялся.

– Такая беспомощная. – Кончик его языка лизнул мои губы. Рвотный позыв охватил меня, смешиваясь с желанием наполнить легкие кислородом. Я завертела головой в обе стороны и захныкала, как вдруг почувствовала опасно острое лезвие на своей щеке. Внезапно я остановилась.

– Шшш, – прошептал он, приблизившись к моему рту, – не упрямься, малышка, не упрямься. Мы же не хотим, чтобы я испортил последний кусочек твоей безупречной кожи.

Кончик его ножа обвел линию моего подбородка. Спустился к горлу. Я отчетливо ощущала его присутствие. Одно неверное движение, и оно проткнуло бы меня. Лезвие коснулось нежной кожи, под которой пульс забился в бешеном темпе. Я зажмурила глаза и подумала о морских брызгах, подсолнухах и смехе моей мамы – обо всем, что могло бы мне помочь пережить этот момент.

Но в ту секунду, когда Том пошевелил рукой, чтобы усилить давление, он был отброшен от меня с невероятной жестокостью. Я осела на асфальт. Острая боль пронзила колени. Лишь смутно до меня доносились стоны боли, которые издавал напавший на меня моряк. Кровь пульсировала в черепе. Чистая, неподдельная паника затопила мои вены, заставляя сердце бешено колотиться о ребра. Я жадно втянула воздух и закашлялась.

Я подняла взгляд, но волосы беспорядочно свисали на мое лицо. Я увидела лишь силуэт, очертания которого были окрашены красно-золотыми лучами заходящего солнца.

Мое дыхание участилось, горло стало похоже на грубую наждачную бумагу. Чувствуя невероятную слабость, я подняла одну руку, чтобы заправить пряди волос за уши и освободить себе обзор.

Рядом с зеленым домом, на пороге которого я минутами ранее разговаривала с кошкой, животом кверху лежал толстый моряк. Он кричал и извивался. Его пальцы скребли по брусчатке, а черты лица были искажены болью. Над Томом, стоя на одном колене, склонился человек в черном пальто с отложным воротником. Подобного рода одежда еще сто лет назад выдала бы в нем богатого городского парня. Его лицо оставалось в тени, но бледные пальцы незнакомца, исследующие слегка изогнутый позвоночник нападавшего, казались светом в темной ночи.

Что, черт возьми, здесь произошло? Он избил его? Он чем-то оцарапал его кожу? Да, я так и думала. Он чем-то царапал его позвоночник! Но мне было трудно различить силуэты этих двоих в клубящемся тумане.

От душераздирающего крика, вырвавшегося из горла Тома, по моей коже побежали мурашки. Я не осознавала, что пятилась назад, пока моя спина не уперлась в прохладную каменную стену дома, что находился позади меня. Дрожа, я положила руки на колени и прислушалась к мучительным воплям. Судя по всему, Тома пытали. Его крики растворялись над крышами Тихого Ручья.

Раздался еще один жалобный вопль, прежде чем Том умолк.

– Он… – Из меня вырвался сдавленный хрип. – Я имею в виду… ты… его…

Незнакомец выпрямился. Тусклый свет заката падал на его бледную кожу. Он повернулся и посмотрел на меня. Розовый свет закатного неба покрывал поцелуями каждую из родинок на левой половине его лица, заставляя их сиять так, как если бы они были давно забытым созвездием, темной тушью на белом холсте. Такое лицо было невозможно забыть.

И, бог свидетель, я не забывала его. Ни на секунду, несмотря на то что я умоляла себя об этом.

Бернетт склонил голову. Его губы растянулись в усмешке.

– Иверсен, Иверсен, Иверсен. – Он приближался ко мне. Безукоризненная грация сквозила в его движениях; Бернетт обладал харизмой аристократа. Когда он оказался так близко, что у меня возникло желание протянуть руку и провести пальцем по его выступающим скулам, он присел на корточки. Наши взгляды встретились. Я потерялась в ярком коричневом цвете его радужек – таких же диких и необузданных, как танцующие ветви деревьев в самую бурную ночь. – Если бы мне было позволено убивать, maledictus pulchritudo… мой выбор пал бы на тебя.

Слова, которые он произнес этим вечером – тихо, почти шепотом, – перевернули мой мир.

– Это неправда. – Я не могла отвести от него взгляда, не в силах прогнать мурашки, которые покрыли мою шею при звуке незнакомых слов. Симметричные черты его лица производили на меня гипнотизирующее действие. Плохой знак, потому что этот парень был злобным. Тем не менее я чувствовала, что его привлекательность меня пленила. Тем не менее я не могла отвести от него взгляда. – Тогда ты бы не стал спасать меня, если бы…

Было что-то хищное в его ухмылке в этот момент. Бернетт приложил палец к моим губам. Он был холоден как лед.

– Тихо, Иверсен, тихо. В противном случае может сложиться впечатление, будто ты утверждаешь, что знаешь меня. И это, – его усмешка исчезла, – было бы ужасной, ужасной ошибкой.

Прежде чем я смогла осмыслить его слова, он поднялся и исчез в сгущающейся темноте.

Звук закрывающихся дверей эхом разнесся по фойе.

Мой разум был смятен, и я был взволнован. Того, что произошло на Кривом проспекте, не должно было случиться. Стоило поблагодарить богов за вечерний туман. У Хелены не было ни малейшего представления о том, что случилось с Томом. Она не могла видеть мою силу. Тем не менее это было безрассудно. И глупо. Так невероятно глупо!

Я накинул пальто на трехногий гардероб, отделанный черным деревом, который более века принадлежал семье Бернеттов. Плотно утрамбованная земля осыпалась с подошв моих кожаных ботинок, испачкав мозаичный узор светлых плиток. Намек на улыбку промелькнул на моих губах, когда я подумал о выражении лица Дидре, прежде чем она бы бросила неодобрительное «Katsu» в мою сторону. Грязнуля.

Азлатский был древним языком. Мы считали его священным. Отдаленно он напоминал латынь, но с ней нельзя было сравнивать. Перевод азлатских слов на современный язык был суверенным запретом нашего закона. В прошлом предпринимались попытки получить одобрение власти на перевод книг, но они ни к чему не привели. Верховные оставались непреклонны.

In regiment mits pakis. Полк приносит мучения, чтобы ты выжил.

С первого этажа доносились голоса. Я поднялся по правым ступеням двойной лестницы, проведя кончиком пальца по гладко отполированному красному дереву центральных перил. На лестничной площадке мой взгляд остановился на часах. Кончик большой стрелки горел, но это было не всепоглощающее пламя. Оно оставалось спокойным до тех пор, пока стрелка не достигала сегодняшней фазы луны. Убывающий полумесяц. Раскаленный наконечник собирался угаснуть. Это могло произойти в любую минуту.

Я опоздал – и признал это с усмешкой.

Я не торопился, прогуливаясь по длинному коридору мимо любимого чайного столика Бабы Грир. Я случайно задел его ногой. Фарфоровая чашка, украшенная нежными цветами, упала на пол. Это была ее любимая чашка.

– Bljersk! – Проклятие слетело с моих губ, и не прошло и секунды, как безжалостный, неодобрительный взгляд Валериана Бернетта впился в мои глаза. – Прошу прощения. Этого больше не повторится, nok’nok.

Он знал, что я солгал. Nok’nok – прадед – Валериан был в курсе всего, что происходило в первом левом крыле замка – ведь прошло почти целое столетие с тех пор, как была установлена золотая рама с изображением его лица, написанного акварелью в несколько слоев.