Я закатил глаза.

– Хотя бы один раз сделай вид, что поверил мне.

Я мог бы поклясться, что услышал его фырканье, доносящееся из коридора. Мои пальцы сомкнулись на прохладной латунной ручке двустворчатой двери, которая принадлежала давно забытым временам. Когда я открыл дверь, разговоры стихли. Каждая пара глаз в салоне была устремлена на меня.

– Тираэль! – Моя мать поднялась с бархатного кресла с красной обивкой. Изящно и грациозно она выпрямилась, и кончики ее иссиня-черных волос коснулись пояса обтягивающих кожаных брюк. Эльсбет Бернетт излучала такую власть, что, казалось, вся комната пульсировала. – Где ты пропадал? Ты сводишь меня с ума! Однажды я все-таки оторву тебе голову.

Усмешка на моих губах стала шире. Я подошел к приставному столику и взял пралине из фарфоровой чаши.

– Умоляю тебя. Так часто ты расстраиваешься из-за того, что Кора и Арчи совершенно не похожи на тебя. – Небрежно прислонившись к каменному камину, я скрестил ноги и с вызывающим спокойствием принялся за обертку от шоколадных конфет. – Ты бы никогда не рассталась с единственным сыном, который унаследовал твою красоту, maë.

Черты ее лица смягчились. На нашем языке «maë» было чрезвычайно ласковым словом, чтобы назвать матерей. Обычно им пользовались маленькие дети. Взрослым не хватало этой нежной черты характера. В этом мире царил естественный отбор, и чувствительное сердце являлось самой легкой жертвой в игре, именуемой безжалостной охотой.

– Красота мимолетна, – сказала Кораэль. Она сидела на толстом персидском ковре, положив ногу на ногу, и соскребала средним пальцем черный лак с ногтя большого пальца. Моя сестра наклонила голову так, что концы темных волос коснулись ее скул. – Когда-нибудь ты больше не сможешь использовать свою внешность, чтобы оборачивать все в свою пользу. – Она подняла глаза. Черты ее лица сквозили холодным безразличием. Если бы прямая челка не закрывала лоб черной бахромой, то было бы видно, как одна из ее густых бровей высоко поднялась. – А потом ты приползешь к нам и попросишь, чтобы мы спасли твою задницу.

– Я тронут твоим беспокойством.

– Это не беспокойство.

– Какое облегчение. Я уже испугался, что отныне мне придется осторожно идти по жизни. – Я провел пальцем по линиям фантика. – Какое бессмысленное слово – осторожность.

– Настанет день, когда твое легкомыслие обернется против тебя, брат.

– Возможно. Но мы с тобой знаем, что я все равно выиграю. – Я нахмурился. – Потому что всегда побеждаю. Я Тираэль, ты забыла? – Кораэль открыла рот, чтобы что-то ответить, но Арчибальд опередил ее, фыркнув.

– Неужели вы, priutas, не можете хоть раз вести себя так, как вам полагается?

Кораэль прыснула от смеха.

– Не знала, что я мальчик.

Усмехнувшись, я скрутил фантик в шарик и запульнул его в лоб моей сестры.

– Если наш законопослушный принц утверждает, что мы уродцы, значит, так оно и есть. Научись принимать свою судьбу, Кора. – Арчи сверкнул на меня глазами со своего кресла от «Честерфилд». – Сколько раз я говорил тебе не переводить азлатские слова? Когда ты, черт возьми, уже научишься этому, Tи?

– Арчибальд, – прозвучал предостерегающий голос нашего отца. Его широкое тело виднелось у окна, повернутое к нам спиной. Плечом отец касался ткани тяжелых темно-красных бархатных штор. – Не выражайся в доме.

– Вот, значит, как. – Андрогинные черты лица Арчи исказились в неодобрительной гримасе. – Выражаться неуместно, а нарушения закона Тираэлем принимаются без комментариев? – Он издал безрадостный смешок и поднял руки, сдавшись. – Разумеется. Простите мне мою ошибку. Это же Тираэль. Глупо допускать, что мы можем соревноваться на равных.

Далзил Бернетт повернулся к нам. На его пепельно-седых волосах, так не похожих на мои, виднелись залысины. Складка гнева между густыми бровями за его долгую жизнь сделалась такой глубокой, что теперь поселилась там навсегда. Он расстегнул свой льняной жилет, сбросил белую рубашку и снял с крючка у камина черный кожаный комбинезон.

– Хватит, Арчибальд. – Теплый свет люстры освещал шрамы всех форм и вариаций на очерченном торсе моего отца. – Веди себя прилично, или я отправлю тебя с вилами на арену сегодня ночью.

– Далзил! – Моя мать мрачно посмотрела на него, плотно поджав губы. Арчибальд мог вести себя как подонок, но наша мама всегда защищала его. Каждого из нас.

Отец поднял руки в примирительном жесте.

– Все в порядке, Эльс. Давайте оставим это. – Его взгляд скользнул к часам над каменным камином – такого же строения, как и в фойе.

– Кора, ты берешь на себя Банчори. Вместе с Мерлином.

Моя младшая сестра застонала и хлопнула ладонями по ковру.

– Нас же уже ставили вместе на прошлой неделе!

– Мира хочет, чтобы вы положили конец своей вражде. – Мама достала из сумки резинку и подвязала ей свои длинные волосы. – С этого момента вы будете чаще сражаться вместе.

Кора опустилась на ковер и съежилась в позе эмбриона.

– Мира может поцеловать меня в задницу.

Далзил остановился прямо посередине своего движения, Эльсбет ахнула, а Арчибальд скривился, как будто собирался убить свою собственную сестру. Усмехнувшись, я взял еще одно пралине и продолжил наслаждаться зрелищем.

Взгляд мамы сделался беспокойным. Ее следующие слова прозвучали шепотом:

– Возьми свои слова обратно, Кораэль! Никто не оскорбляет членов полка – особенно в этом доме! Встань и попроси прощения у богов.

Хотя моя сестра снова застонала, она знала, что этого ей не избежать. Неохотно Кора подняла свои тощие змеиные конечности и сложила ладони. Она подняла голову к небу. Божественное прощение было раздражающим придатком, необходимым для нашего существования.

– Sridle a déusa. – Глаза Коры открылись и направились на мать. – Но я ненавижу Мерлина Андерсона, мама! Он глупый и высокомерный сноб.

Прежде чем кто-либо успел что-то ответить, дверь салона распахнулась. Миниатюрная фигура Бабы Грир появилась в дверном проеме. Несмотря на свой небольшой рост, она выглядела устрашающе, а кончики ее взлохмаченных седых волос подметали древний паркет.

– Вы говорите об Андерсонах? – Ее коварная ухмылка обнажила неполный ряд пожелтевших остатков зубов. – Какая очаровательная семья. Настолько очаровательная, что я с удовольствием вонзила бы в их плоть свои ногти и…

– Mamëm! – Моя мать в ужасе уставилась на свою, прежде чем снова оглянуться через плечо и посмотреть в окно. – О боги, что за проклятая душа бродит сегодня по нашему дому? Должна ли я напомнить тебе, что закон запрещает сеять раздор?

Грир только пожала костлявыми плечами. Ее темный шелковый халат помялся, когда она шла по салону. Своими огрубевшими пальцами она утащила пралине из моих рук. Грир с наслаждением отправила его в рот, и, когда она заговорила, остатки коричневого шоколада украсили огрызки, оставшиеся от ее зубов.

– Закон… – Ее тон был уничижительным, как будто это слово слетело с ее губ только для того, чтобы Баба могла его сплюнуть. – Дайте мне этот закон, и он верой и правдой послужит мне, пока я буду подтирать задницу.

Я громко расхохотался.

Мой отец обменялся недоверчивыми взглядами со своей женой и расстроенно провел рукой по волосам.

– Хватит с меня этого балагана. Кора, ты встретишься с Мерлином в Банчори. – Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но Далзил опередил ее:

– Никаких возражений! Арчи, Изобель ждет тебя в Стонхейвене.

Мой брат-засранец едва заметно кивнул. Он ни на кого не смотрел, когда поднялся и вышел из салона, задрав подбородок, который красовался на его круглом лице.

– Какая же он королева драмы, – пробормотала Кора. – Его запись в генеалогическом древе нужно поменять. «Арчибальд Искар Бернетт» превратится в «Примадонна века Бернетт». Или нет. «Величайшая дива Бернетт со времен рождения первого потомка с нашим ДНК».

Папа пропустил ее комментарий мимо ушей и повернулся ко мне.

– Тираэль, ты встречаешься с Эмиллем в центре. Он прибудет позже. Инцидент с Элин.