Он остановился вдохнуть и все втягивал и втягивал носом воздух, словно кислород никак не доходил до легких.

– Гвидо, хватит, выдыхай!

Анна сама нарочито шумно вдохнула и выдохнула – точно ребенка учила, как нужно дышать. Гвидо повторил, и они задышали вместе. Как в медовый месяц, на занятии по дайвингу в Лос-Рокесе. Инструктором с ними работала молодая корсиканка с зубами цвета слоновой кости и блестящими сквозь маску зелеными глазами. Гвидо ей нравился, это за километр было видно. Глаза у нее загорались всякий раз, когда он к ней обращался. Анна ее на дух не переносила. Под водой они встретили гигантского ската манту – этакий ковер-самолет, летящий со скоростью света. Инструкторша указала на ската, обращаясь исключительно к Гвидо, а потом пристегнула его к себе и потянула вперед, за этим исчезающим в темной глубине чудом. Анна тогда с ума сходила от ревности. А теперь все это казалось ужасно далеким – и не столько события, сколько чувства. Совсем выцвели. Любовь, ревность, жизненная необходимость всегда быть рядом с ним. Да, ее муж прав.

– Мне ужасно жаль, ужасно жаль… Это я виноват, это все я, – повторял Гвидо, наморщив лоб и скривив рот в пугающей гримасе. Он не плакал, хотя по лицу казалось, что он отчаянно рыдает. На последней фразе его голос был в точности как у сына, когда тот чем-то терзался.

Закрыв лицо руками, Гвидо уткнулся головой ей в колени. Анна гладила его спину, медленно, кругообразными движениями. В конце улицы елка под порывами ветра сгибалась до самой земли и тут же, словно гуттаперчевая, поднималась обратно. Такая не даст себя сломать, подумала она.

Она могла бы спать с Хавьером в своей кровати, положив ему голову на плечо. Он увидел бы ее в ночной сорочке розового шелка, отделанной кружевом, с перекрещенными на спине бретельками и разрезом на правом бедре.

Гвидо поднял голову.

– Я все поняла, – сказала она, погладив его по щеке – Ты прав, давай возьмем паузу.

Потом вышла из машины, тихо закрыла дверь и зашагала против ветра, с трудом переставляя ноги под его натиском. Шла куда глаза глядят. Будь ее воля – побежала бы сейчас к Хавьеру.

На душе была какая-то необычайная легкость. Эйфория, уже посещавшая ее раньше, перешла в хроническую форму, стала постоянным фоном. Анна чувствовала себя счастливой, и точка. Может, ее брак и разваливается, может, это разобьет отцу сердце, заставит страдать детей, но ее – нет. Она существует. Кажется, такое ощущение накрыло впервые лишь сейчас, когда она шагала по обломкам пяти лет супружеской жизни. Она станет свободной: не копией отца, не тенью мужа, не просто матерью двоих детей, не святошей.

Анна пошла быстрее. Углубляясь все дальше в переулки, разглядывала витрины. Потеряла голову перед открывшимся взору великолепием: серо-бежевая сумочка, антрацитовые брюки, узкие сапоги до колен. Небольшой бутик с неприлично высокими ценами выглядел уютно. Она зашла и увидела стену в обоях от Форназетти – с бьющими ключами в зарослях голубых пальм; бархатный пуф цвета какао; обрамленное медной цепью овальное зеркало. Позволила себе поделиться с продавщицей, что сапоги свели ее с ума и что ей очень идет эта цветастая юбка. С улыбкой склонив голову, заплатила карточкой.

Она пошла дальше, укрываясь под козырьками крыш, и нырнула в любимый винный бар Гвидо. Поставила пакеты рядом с табуретом, заказала бокал совиньона. В зеркале за барной стойкой увидела свое отражение: красивая, щеки румяные от холода. В глубине зала уселась пара – мужчина лет пятидесяти с молоденькой брюнеткой. Мужчина напомнил ей Гвидо – не внешностью, а скорее уверенностью. Костюм от портного, косой пробор, выбритое лицо. Девушка облокотилась о стол, подперла ладонями лицо и явно вовсю старалась удержать внимание мужчины. Удивительно красноречивы бывают некоторые позы. У Гвидо тоже есть любовница? Молоденькая, глаз с него не сводит?

Мужчина засмотрелся на Анну, и она разрешила себе поулыбаться, так, чтобы не заметила брюнетка. Поиграла в конспирацию. Вспомнились обои из магазина. Отец всегда считал, что обои клеят от бедности, а Гвидо – что от дурного вкуса. Красные обои в китайском стиле, с зонтиками, птицами феникс и золотистыми прожилками: вот что она хочет видеть у себя дома. А на кухне, пожалуй, будет стол-островок, детям наверняка понравится обедать там вместе с ней. И Кору надо попросить к ним переехать. Гвидо всегда был категорически против, даже сказал однажды: «Не разводи фамильярности». При чем тут фамильярность? К тому же теперь она будет чаще выходить, и Кора станет ей еще нужнее. В ванной, между прочим, тоже можно обои поклеить. Например, в черно-белый ромбик. Чем меньше комната, тем больше ее украшают обои. Да, точно.

Мужчина продолжал ее разглядывать, а брюнетка жевала оливки, блуждая глазами по работам Хельмута Ньютона на стенах. Анна тоже взглянула на эти совершенные тела в выигрышном свете, на женские груди, над которыми словно в поте лица потрудился Гвидо, и ей стало смешно. Ощущая на себе неотрывный взгляд мужчины, она заказала еще бокал. Интересна ей была лишь брюнетка, ее неведение и дерзость. Любовница. Преданная, готовая пойти на все, преступная. Но в чем она виновна? «Да ни в чем», – прошептала она сама себе. Измен не существует, есть лишь пробелы, которые заполняют другие люди.

Гвидо смело поступил, заговорив первым. Если даже он и спит с кем-то еще, у него таки хватило решимости признать, что все разладилось. А она могла бы продолжать в том же духе еще долго, не задумываясь ни о чем. Теперь, благодаря кризису, у нее есть время и возможность поразмыслить, чего она сама хочет.

После третьего бокала она ушла. Вино ударило в голову: она разогрелась, подмышки вспотели, пакеты оттягивали руки. Она не знала, дома ли Гвидо, но надеялась, что нет: уже почувствовала вкус свободы.

Ветер улегся, она шла быстро, лица прохожих тонули в вечерних сумерках. Свернула в переулок, ведущий к дому. Тишину нарушало лишь шуршание листвы да отдаленный гул машин. В садике за забором скрипнул гравий, но она никого не увидела. И вдруг пятнистая дворняжка бросилась на ограду и зарычала, сверля Анну взглядом. Собака была небольшая, но лаяла неистово и злобно. Анна отпрыгнула назад: она очень боялась собак. Как-то в детстве, на пляже, ее укусила за ногу немецкая овчарка – большой и добродушный пес, к которому она, улыбаясь, рискнула подойти. Теперь она застыла на месте. Дворняга за забором как будто чуяла ее страх и питалась им. Сколько раз Гвидо спасал ее от собак? Сколько раз, негромко и спокойно убеждая, уводил прочь от опасности? Ободряющий голос, неторопливые движения, вселяющие уверенность слова. Только сейчас она в полной мере осознала, что потеряла его. И еще долго стояла там в темноте.

Анна припарковалась напротив клиники. Вошла в ворота и в саду увидела Наталию и Габриеле, которые расходились друг от друга в разные стороны. Дочь улыбалась, сын смотрел в землю, наблюдая за своими шагами. Справа, упираясь локтем в ствол миндального дерева и уткнув лицо в предплечье, стояла Мария Соле и считала: «Одиннадцать, двенадцать… тринадцать!» Когда она подняла голову, Анна инстинктивно отступила назад. Затаившись за обвитой плющом железной оградой, стала наблюдать. Мария Соле, в халате и на высоченных каблуках, была накрашена не так сильно, как при первой их встрече. Тогда, на вечеринке, ее подведенные темным голубые глаза казались светлее и ярче, а теперь были невыразительно серыми. Похоже, она из тех женщин, чья красота требует чего-то кричащего: броских украшений, вызывающего макияжа, непомерно высоких каблуков. Худоба делает ее бесполой, а все эти хитрости возвращают женственность.

Наталия спряталась за мусорным баком. Габриеле сидел на скамейке, ноги болтались в воздухе. Мария Соле подошла к нему, оглядываясь по сторонам.

– А ты что не играешь? – спросила она.

Тот не ответил, сосредоточенно изучая свою наискось протянувшуюся тень.

– Хорошо, – продолжала Мария Соле, – значит, ищу только одну девочку, которая спряталась очень-очень хорошо.