Так… научные заслуги…

…Открытие третьего классического случая разрешимости задачи о вращении твёрдого тела вокруг неподвижной точки.

..Доказала существование аналитического (голоморфного) решения задачи Коши для систем дифференциальных уравнений с частными производными, исследовала задачу Лапласа о равновесии кольца Сатурна, получила второе приближение.

…Решила задачу о приведении некоторого класса абелевых интегралов третьего ранга к эллиптическим интегралам. Работает также в области теории потенциала, математической физики, небесной механики.

Мудрено… Ох мудрено! Женщина которая способна во всем этом разобраться вполне достойна титула профессора московского университета!

Что еще? Пробовала себя в литературе — на русском языке опубликованы «Воспоминания о Джордже Эллиоте» («Русская Мысль», 1886, N 6). Ну это не так важно…

В общем это будет подарок не только мадемуазель Орлеанской но и Московскому университету и без преувеличения — России.

Кстати — Витте у нас математик, а он как раз скоро должен явиться с докладом относительно железнодорожных концессий.

Выслушав Витте и дав пару поручений по поводу доклада, он как бы между прочим спросил — Кстати, Сергей Юльевич, а что вы думаете о Софье Васильевне Ковалевской?

На лице министра мелькнуло удивление, но тут же исчезло.

— Я думаю что мы в некотором роде с мадам Ковалевской родственные души, — сообщил он.

И глядя на недумевающего монарха пояснил. Дело в том что между математиками есть двоякого рода люди: математики-философы, математики высшей математической мысли, для которых цифры и исчисления есть ремесло; для этого рода математиков цифры и исчисления, не имеют никакого значения; их увлекают не цифры и исчисления, а сами математические идеи. Одним словом, это математики, если можно так выразиться, — чистой философской математики.

Напротив, есть такие математики, которых философия математики, математические идеи — не трогают; которые всю суть математики видят в исчислениях, цифрах и формулах. К числу же математиков-исчислителей принадлежит например мой коллега по совету министров — господин Вышнеградский.

Ну а вторые — математики, так сказать, чистые математики, философы-математики, к которым принадлежит и ваш покорный слуга, — с улыбкой склонил голову Витте, — относятся с некоторым презрением к математикам-исчислителям. Ну а в свою очередь математики-исчислители, среди которых есть много ученых, весьма знаменитых, смотрят на математиков-философов, как на людей в известной степени «тронутых»… — Витте опять улыбнулся. И совсем не случайно госпожа Ковалевская получила звание доктора философии за сугубо математическую работу.

— А что вы думаете о приглашении мадам Ковалевской в Россию на преподавательскую вакансию? — осведомился Георгий.

— На месте господина Танеева я бы не возражал! — ничуть не смутился Витте, и лишних вопросов не задал. Может знал откуда-то уже о разговоре с гостьей?

— Я давно признаться отошел от научного сообщества — но насколько знаю Софья Васильевна обладает весьма неортодоксальным мышлением.

Я скажу нечто что возможно удивит вас, Ваше Величество, — продолжил Витте. В случае ее избрания на кафедру любого университета ей суждено будет стать источником споров — как связанных с ее полом так и с ее идеями и убеждениями. Но… вместе с тем и огромной пользы! Ибо как бы то ни было, разница между университетом и школою заключается в том, что университет живет свободной наукою. Если университет не живет свободной наукой и свободным идеями, то в таком случае, он не достоин звания университета. Тогда, действительно, лучше уже обратить университет в школу, потому что школа все-таки тогда может давать деятелей с определенным запасом знаний, между тем как университет без свободной науки не даст людей ни с большими знаниями, ни с большим научным развитием. Зато… — Витте как будто на какую то секунду поколебался — даст людей с большими амбициями и без рационального мышления. Во многом тип нашего «нигилиста» ведь порожден николаевскими университетами… — Витте встревожено оглядел на царя но тот благосклонно кивнул, — мол продолжайте.

— Еще раз простите Ваше Величество за сию долгую лекцию… — видимо министр решил что и так сказал довольно.

— Нет — отчего же — весьма любопытно…

Оставшись один Георгий раскрыл блокнот и написал «На завтра. Танеев. Ковалевская».

По обыкновению Георгий изучал бумаги — то были отчеты подчиненных Дурново касательно впечатлений в свете от помолвки царя и официальные бумаги касающиеся проистекающих из этого возможных перемен обстановки.

Многие ворчали — и неудивительно что большинство из них были носили громкие фамилии вроде фон дер Остен-Сакены, Нейгардт, Гессе, Икскуль фон Гильденбрандт, фон Валь, фон Рихтер…

Впрочем не одни немцы…

Вот что говорил некто Бреев, предводитель дворянства — «Франко-русский альянс с вероятностью проистекающий из данного брака этот несчастная ошибка… дружба ястреба с медведем: один — в небесах, другой — в лесах, и оба друг другу ни на что не нужны… Для нас была бы полезнее дружба с Германской империей — дружба каменная, железная… Россия ни в коем случае не должна бороться с Германией, так как Германия — оплот монархизма… По этой, а также по экономическим причинам мы, напротив, должны быть с ней в союзе…»

Какие прекрасные слова — истинные от первого до последнего…

Их бы да Вильгельму в уши!

Петр Оттович Моренгейм, посол во Франции: «не было бы ничего более вредного и опасного, чем дать повод французским радикалам понадеяться на поддержку России». «Помолвка Вашего Величества, — пишет посол, — должна ясно показывать, что симпатии России обращены лишь к Франции консервативной. Мы можем способствовать спасению Франции от себя самой, рассеяв опасные иллюзии…»

А вот меморандум подписанный никем иным как товарищем министра иностранных дел — фон Ламздорфом. С припиской от имени министра. «Ваше Императорское Величество — полагаю было бы всеполезнейше ознакомится».

Назывался документ коротко и сухо «Германо-французские отношения и русская политика в Европе.»

Смысл его был в том что не следует связывать себя формальным союзом; лучше, зарезервировать для себя позицию нейтралитета, чтобы в случае схватки Германии и Франции выступить в роли арбитра.

«Мы, — писал сей государственный муж, — в течение двадцати лет прилагали усилия, чтобы покровительствовать Франции, защищать ее против нападения Германии и способствовать ее восстановлению. Но моральный упадок Франции продолжает усиливаться…Борьба против церкви, стремление к разрушению основ цивилизации таков лозунг радикализма, властвующего над правительством. И безразлично — стоят ли за этим упадком анархисты и сочинители-утописты или такие генералы от авантюры, как Кавеньяк и Буланже. Не было ли бы для нас лучше понемногу изменить свою тактику?.. Столкновение между этими двумя нациями (то есть между немцами и французами) было бы ужасно, но, быть может, закончилось бы победой над разрушительными элементами, развивающимися внутри каждой из них и угрожающими всему цивилизованному обществу в целом! Наше дело сторона. Вместо того, чтобы систематически ссориться с немцами и донкихотствовать в пользу французов, мы должны были бы договориться с немцами о нашем нейтралитете… После этого нам оставалось бы только заниматься нашими собственными делами, предоставив другим устраивать свои дела между собой…». Задумано, что и говорить, хитроумно: одолеть обоих супостатов через «столкновение между двумя нациями» — то есть через войну. Дело хотя бы и «ужасное», — зато будет спасена цивилизация, защитником которой барон Ламсдорф видимо почитает себя.

А то куда повернется Германия победив (быстро или за год-другой) Францию ему в голову не приходит? Впрочем — может быть господин тайный советник не столь о цивилизации печется сколь о карьере и просто хочет обратить на себя высочайшее внимание глубиной мысли?