Авраамий замолчал и посмотрел на Василия.

Тот сидел глубоко в кресле, по-старчески сморщился и плакал. В глазах у него, полных слёз, была видна искренняя скорбь о страданиях троицких сидельцев.

– Хорошо, отец Авраамий, хорошо! – сказал Василий, растроганный до умиления, утёр слёзы платком, который услужливо подал ему дьяк Никита, и громко высморкался. Просветлев лицом, он зябко поёжился, как будто в комнате было свежо, и повторил: – Хорошо!.. Обитель Сергия понесла великую нужду, и надобность в покое у неё немалая…

– Семён, проводи келаря! – строго велел он Самсонову. – А потом зайди – нужен будешь!

Палицын ушёл от царя уверенный в успехе своего визита, думая, что оградил Троицу от разорения, как неоднократно наказывал ему в отписках архимандрит. Келарь знал Шуйского, его чувствительную, слезливую натуру. Но он не предполагал, что тот поплачет, успокоится, отойдёт сердцем, а затем пошлёт в Богоявленский монастырь и в саму обитель дьяков со стрельцами. И те опишут и заберут всё самое ценное, что найдут. И по совету того же дьяка Янова отчеканит Шуйский более лёгкую монету, чтобы выжать из изъятого церковного серебра как можно больше денег для оплаты наёмникам.

Авраамий отписал Дионисию о своём визите к царю. Но его известие не успело дойти до Троицы, как туда с обозом нагрянул Самсонов.

Телеги прогрохотали по брёвнам мостков, вкатились в ворота Водяной башни и остановились у игуменской.

Дьяк перешагнул порог кельи архимандрита и громко поздоровался:

– Здорово, отче!

За ним туда же вошли приказчик и стрелецкий сотник.

– Доброго и тебе здравия, – сдержанно ответил Дионисий.

Самсонов прошёлся по тесной келье, окинул ироническим взглядом скудную обстановку. Затем он достал из-за пазухи грамоту и протянул Дионисию.

– Договорная запись великого князя Василия Ивановича Шуйского! Государь повелел забрать из монастыря деньги, золотые и серебряные кубки, всякие вещицы, что на потребу царской казне годны будут!

Дионисий побледнел, прижал к сердцу руку, опустился на лавочку и тихо пробормотал:

– Это святотатство… Обитель разоряли поляки, а теперь свои – православные… Когда же бог смилостивится и пошлёт нам успокоение?..

Дьяк равнодушно посмотрел на него.

– Это указ государя – и мы его исполним! Где казначей, ключи?.. Ну-ка, Андрюшка, сбегай, сыщи Гурия! – велел он приказчику.

– Не надо, – остановил его архимандрит. – Иноки сходят…

Самсонов принял по описи от казначея деньги, кубки и иконное окладное серебро, приказал погрузить всё на подводы. И обоз под охраной стрельцов покинул стены обители.

Вывозя из Троицкого монастыря казну, дьяк оставил там ропот и возмущение на царя Василия, который подрубил этим сам себе немалую опору.

Для похода на Смоленск Василий Шуйский формировал под Можайском полки. Туда был послан Андрей Голицын со вторым воеводой Данилой Мезецким. На сход с ними из Погорелова Городища пришёл Василий Бутурлин с Григорием Пушкиным. Из Москвы по указу государя с полком выступили сокольничий Гаврило Пушкин и Якоб де ла Гарди. Но до Можайска наёмники де ла Гарди не дошли: они разбили на полпути стан и потребовали у Шуйского выплаты жалованья.

А под Можайском все с нетерпением ждали нового большого воеводу, гадая, кто же им будет. Наконец в начале июня к своей армии прибыл Дмитрий Шуйский и привёз с собой деньги и меха. Часть окладов он отослал де ла Гарди, с условием выдачи остального после соединения всего войска.

Известия о подготовке русских к походу на Смоленск дошли до короля Сигизмунда. И у него в ставке было решено: собрать под началом Жолкевского гусарские полки, раздробленные междоусобицами и разбросанные по разным городам, но представляющие немалую силу. В Вязьме обосновался полк Казановского. Впереди него, прикрывая дальние подступы к Смоленску, в Царёвом Займище укрепился Дуниковский, при нём было семьсот гусар и столько же пахоликов. В Шуйском расположился Зборовский с тремя тысячами тушинцев.

И вот в конце мая Жолкевский выступил из лагеря короля, чтобы создать из полков вольных гусар заслон русским на пути к Смоленску и одновременно освободить гарнизон крепости Белой, которую осаждали наёмники во главе с Эвертом Горном и полком Якова Барятинского. Когда Горн и Барятинский узнали от лазутчиков о движении его войска, они сняли осаду и стали отходить ко Ржеву. Жолкевский послал за ними в погоню из-под Вязьмы полк Млоцкого, придав ему ещё две тысячи казаков Заруцкого. Но стрельцы и шведы бежали так быстро, что гусарам удалось настичь только отставшие отряды. Они частью погромили их, а частью захватили в плен. Подо Ржевом Горн и Барятинский соединились с полком Ивана Хованского и ушли в Можайск. В ответ на этот поход Жолкевского Дмитрий Шуйский послал под Царёво Займище Валуева с ратниками. Валуеву было приказано занять городок и держать его до подхода главных сил. К Царёву Займищу Валуев пришёл с нарядом и двумя тысячами пеших воинов, покрыв скорым маршем сто пятьдесят вёрст от Волока Ламского. На соединение с ним из-под Можайска двинулся Фёдор Елецкий с полутысячей конных. При их приближении к городку Дуниковский оставил его и отступил в Шуйское, к Зборовскому. Через два дня туда же подошёл Жолкевский с двумя тысячами гусар и тоже разбил лагерь неподалёку от Зборовского. Вслед за ним пришли два полка вольных казаков Ивашина и Пясковского.

Устроив стан, Жолкевский вызвал к себе в палатку тлуматского старосту Николая Гербурта, двоюродного брата своей жены, и велел сходить к Зборовскому: переговорить с ним, будет ли тот сражаться под знаменем короля.

От тушинцев Гербурт вернулся ни с чем. Там его даже не стали слушать, а попросту выставили из лагеря.

– Они не намерены воевать. Говорят, король не выплатил обещанное жалованье даже за четверть. Пан Станислав, не советую туда ехать. Гусары не пойдут с вами на коло, чтобы не оскорблять отказом вашу честь.

– Пан гетман, не мешало хотя бы забрать с собой казаков Ивашина, – посоветовал Жолкевскому полковник Николай Струсь.

В таборах вольных казаков осел всякого рода сброд, ищущий лёгкой наживы. В критической ситуации они могли не только подвести, но и были бы опасны.

И Жолкевский резко отказался от них: «Плохо с такими в бою! Оставьте и этих в покое!»

Он свернул лагерь, двинулся в сторону Царёва Займища, но не дошёл до него и приказал разбить новый стан. Сам же он, взяв тысячу всадников, пошёл осмотреть городок и разведать местность.

В это время Валуев, подгоняя воинов, спешно ставил острожек. Он был неутомим, подбадривал, ругал и торопил всех, зная о большой опасности, что накапливалась неподалёку, о которой ему непрерывно доносили дозорные.

Острожек рубили с четырьмя башнями, ставили под прикрытием густого, непроходимого для конницы леса, что вплотную примыкал к острожку слева и позади. Справа от него находилось обширное топкое болото, а перед ним простиралось поросшее яркими луговыми цветами поле. Оно тянулось до самой плотины, которая перегораживала неглубокую, но илистую речушку Сеж. На ней некогда был огромный пруд, сейчас спущенный, за ним раскинулся сам городок Царёво Займище. Наиболее опасный открытый участок перед острожком Валуев велел одёрнуть частоколом из брёвен, а со стороны леса заметать тыном.

Дав этот наказ сотникам, он поехал с Фёдором Елецким в городок. Когда он вернулся назад, вокруг острожка уже высился земляной вал, а впереди него, со стороны поля, зиял глубокий ров. Стрельцы и даточные заканчивали возводить сторожевые башни. Из леса же, покрикивая на лошадей, казаки подтаскивали брёвна. Слышались возбуждённые голоса и громкий перестук топоров.

Григорий осмотрел острожек, работой остался недоволен: по бокам и со стороны леса острожек укрепили слабо. Немного успокаивало то, что успели срубить башни. Они придавали острожку внушительный вид. Но всё равно душа была не на месте. И он, распекая сотников, забегал вокруг острожка, стал тыкать пальцем в их огрехи.