«Куда?»-спросил он.

Она пожала плечами.

«Стой здесь. А я пойду проверю!»– Он свернул направо.

Она осталась.

Коричневый сарафан промок. Сандалии измазались в грязи. Куда-то исчезли все посетители парка, ни души.

Она не удивилась, когда он не вернулся. И не расстроилась. И даже испытала облегчение: не придется идти до метро, тяготясь присутствием рядом, желая поскорее расстаться. И не написал ничего на прощание: тоже лишнее. Возможно, она сделала бы точно так же. К чему условности?

И только оказавшись дома, она вдруг испытала страшную тяжесть и пустоту, как будто ее обманули и по-настоящему бросили. Тяжесть была неподъемна – она пролежала весь оставшийся вечер, не вставая, не ужиная, не раздеваясь, и даже не перезвонила и не ответила на повторный звонок сестры, ограничившись сообщением: «Все хорошо. Жди». Встреча с зачем-то посланным ей Сергеем оказалась не теплым объятием, не торжеством надежды, а черной, жирной точкой, подведшей окончательную черту под всем ее бессмысленным существованием в этом городе. Что и требовалось доказать! Ее вырвало в этот вечер.

Сестра переехала в Испанию три года назад, вышла замуж за барселонца Антонио и уже успела обзавестись двумя детьми. Сначала Антонио прилетел к ней на ее Дальний Восток-не поленился, через полсвета, познакомиться. А потом она к нему-с концами. И сразу вросла в испано-каталонскую землю, точно на ней и родилась: «Я дома, никуда больше не хочу!» Мама к тому времени полгода как жила в Израиле: заманила с собой лучшая подруга, отправившаяся на ПМЖ: «Мы ж дальневосточники, легкие на подъем, поедем, вместе не пропадем!» И мама неожиданно согласилась и уехала с подругой в чужую страну. И быстро нашла приличную работу. И даже, кто бы мог подумать, довольно легко освоила азы незнакомого языка. Был бы жив отец, не скосил бы его внезапный инсульт, глядишь, тоже бы сорвался с насиженного места, падкий на путешествия, молодой до смерти, недаром – моряк (радовался, когда старшая в Петербург перебиралась, а вот до встречи младшей с иностранным женихом не дожил).

Вросла ли мама корнями в почву Земли обетованной – неясно, не знает пока сама. Ясно только, что обратно на Дальний возвращаться не будет: незачем, да и не к кому. Или в Израиле осядет, или к Машке в ее пригород Барселоны переедет, внуков нянчить. В общем, у всех сложилось. Кроме нее. Пока.

Рита знает, что ее ждет счастье на новом месте. За таких там борются, таких ценят, таких ублажают, поливают, как цветок. И дело не в длинных ногах и каштановых волосах, не в миловидном личике, бархатной коже и ласковых губах, не в начитанности и насмотренности. А в том, что она просто женщина.

Рита может с любого отрезка включить пленку своих заграничных воспоминаний, и каждая серия, каждый отрывок, содержащий мужчину, окажется смесью фруктового десерта, белого вина и терпкого аромата, исходящего от горячей шеи, широкой груди, сильных рук.

С каждым годом Европа набирала для Риты обороты, становилась крепче, жарче, оттого невыносимее. При этом только однажды – с художницей Ксенией – она целенаправленно искала флирта, романа, мимолетных отношений – попробовать, понять, сравнить. Это было ее первое путешествие за границу, это была Италия. В последующие разы она не стремилась к знакомствам. Главное-архитектура, музеи, улочки, каналы, не хочется размениваться на мимолетность.

«Итальянцы могут все!»-твердила ее давняя подруга-дальневосточница, перебравшаяся пару лет назад жить в ту же Италию. «Что все?» – смеялась Рита. «Все, никаких запретов!» Что конкретно имела в виду землячка, Рита так и не узнала. Но прошлой осенью, съездив в Милан, она повторила те же слова вслух – самой себе.

Верон возник на городской набережной Милана. Если бы она подростком увидела в своем Хабаровске такого Верона, то, верно, сошла бы с ума – от его ухоженности, томности и красоты. И все одноклассницы бы потеряли голову. Сейчас она собственную голову контролировала и смотрела на незнакомца, который быстро стал знакомцем, снисходительно.

Она ничего не обещала себе и появившемуся вечером на пороге ее съемной студии итальянцу, – уставшая и пыльная. Он предложил ее проводить. Но ничего не требовал и Верон, а просто, отложив в сторону пакет с вином и сырными лепешками, встал на колени и, усадив Риту на кожаный пуф, снял с нее сандалии (она видела: он держал ее ноги в своих руках так, будто перед ним не пыльные, грязные, загрубевшие от долгой ходьбы ступни с облупившимся педикюром, а цветочные бутоны). А после стал целовать – пальчик за пальчиком, один за другим, облизывая их, омывая слюной, очищая от дорожной налети, проходя языком от стопы к щиколотке и обратно, сжимая осторожно в руках пяточку, заглатывая все пальцы целиком, покусывая их, отпуская. Глядя снизу вверх покорно, не требуя ответной ласки, не призывая к дальнейшему шагу.

Она не сопротивлялась, не стеснялась, не удивлялась-принимая все как естественное. Все так, как должно быть. Нет запретов, нет предрассудков. Она может раздеться и ходить нагая при нем, и в этом не будет бесстыдства и даже намека. Здесь, на этой земле, она чувствовала себя полной спокойной и непоколебимой женской силы. С каждым днем пребывания в Милане силы становилось больше. С каждым визитом в Европу силы становилось больше.

Верон говорил ей: «Ты волшебная, ты завораживающая, ты самая красивая, ты самая!..» И был благодарен, что может держать ее за руку, любоваться узкими чашечками коленок, поить кофе или облизывать пыльные пальчики ее ног. Или не говорил ничего, и это молчание было красноречивее любых комплиментов.

Из Миланов, Барселон, Парижей Рита возвращалась в Россию ослепительно красивая, полная силы и тугая, будто понесшая внутри. После приезда какое-то время она ходила пьяная, крепко пахнущая, слегка тяготящаяся своей полноты и ожидающая чего-то. Но как бы и чего она ни ждала, ничего не происходило. Никогда. Цвета и краски постепенно блекли, цветочный аромат испарялся, а сила вытекала-без остатка.

Всякий раз, возвращаясь в Россию, Рита утешала себя: в этот раз не случится, не повторится! Но спотыкалась рано или поздно на ровном месте-на улице или набережной Петербурга, и плелась после, как раненая собака, к себе в комнату, где сворачивалась клубком в углу и оплакивала себя и свой в очередной раз не родившийся плод.

В школе ей и сверстникам казалось: впереди у них совершенно определенное будущее. У крутых парней обязательно будут шикарные жены. А у таких красоток, как она – скоро, очень скоро – тоже случится что-то совершенно сногсшибательное. По крайней мере, глядя на четырнадцатилетнюю или восемнадцатилетнюю Риту нельзя было предположить, что она засидится в девках на ближайшие десять лет. Ее звали в модели после школы – отказалась, выбрала художественный колледж. Да, был парень – встречались два с половиной года, пока жила в Хабаровске. Но тех двух с половиной оказалось достаточно, чтобы понять, что чем дальше, тем больше они говорят на разных языках и дороги у них, кажется, совсем разные: он продолжал изъясняться на школьном сленге, ее тянуло туда, где отчетливо вырисовывались дворцы Петербурга, а за ним маячили не представляемые пока Миланы и Парижи.

За годы жизни в Петербурге с ней познакомились трижды (не считая последнего Сергея). Дважды в метро. И один раз на книжном развале. Первого звали Карась, он так и представился: «Вася Карась». Худой и головатый, как своя фамилия. Инструктор по йоге с мультипликационным голосом. Она не стала принимать ухаживания мультипликационного Карася. «Отчего такой плохонький?» – удивлялась она. А где те крутые – дерзкие, смелые, сильные, – что бегали за ней в школе и непременно грезились в будущем? Она достойна лучших.

Второго пришлось отвергнуть. Хорош, но женат. Увы, увы.

А третий маячил над ней до сих пор, и, кажется, только пересечение границы и оставление за спиной всего, что связано с Петербургом и Россией, могло помочь ей забыть случайную историю под названием «Владимир».

Владимир имел точку на книжном развале в ДК имени Крупской, торговал русской классикой и художественными альбомами. Она покупала и то и другое. Цены у него оказались чуть выше, чем в соседних лавках – на двадцать-пятьдесят-сто рублей, в зависимости от книги, но она не мелочилась, тем более что альбомы у него действительно были стоящие. Подтянутая фигура. Доверительный тон. Выразительные глаза в обрамлении глянцевых обложек довершили свое дело. В первый раз они сходили попить чаю в кафетерий при самом ДК. Во второй прокатились по Неве на катере. А в третий – была не была – она пошла к нему в гости.