И так раз за разом.

Матерый овчар, пойманный иглой в щели между массивным сейфом и кадкой с чахлым фикусом. Два аморфа под письменным столом. Дебелый пули с искаженным гримасой лицом за дверью.

И вот лицо номер два на «Чирс».

Сулим Ханмуратов.

Этот не стал даже прятаться — остался сидеть в кресле, лишь опустил на столешницу тяжелый восьмизарядный «Каспий». Парализуя его, Цицаркин тихо прошептал: «Извини».

А вот и лицо номер один. Злой гений и загадочный интриган. Саймон Варга. Человек, ухитрившийся стать врагом человечества.

Говорят, до биокоррекции на эту роль претендовали многие, но те времена прошли. Увы, небезвозвратно.

Перед Варгой Цицаркин извиняться не стал.

Операция заняла сорок две минуты с секундами. Сорок две минуты — и на «Чирс» не осталось ни одного подвижного человека или клона, кроме невидимок из «двадцать пять».

Рапортуя Коршуновичу «финиш», пшеничноволосый эрдель Юрий Цицаркин мог быть доволен. Базу подчистили классически. И практически без огрехов. Потери — один раненый, двое легкораненых и оглушенный.

Так Цицаркин и доложил.

А клонов на базе оказалось чуть не вдвое больше, чем ожидалось. Так что дополнительные обоймы с иглами пришлись весьма кстати.

— Да фиг с ним, на ходу выпрыгну, — беспечно сказал Арчи. — Первый раз, что ли?

Офицер-махолетчик виновато развел руками:

— Ты извини, мне ж никто заранее не сказал, что тебя сбрасывать придется… Так бы мы поплавки взяли.

Генрих сокрушенно вздохнул и покачал головой:

— Бардак. Почему у вас, у русских, всегда и во всем бардак?

— Это не у русских, — проворчал Лутченко. — Это у служивых. Да и вообще, где начинается авиация, там кончается порядок. Слышал о сем прискорбном факте?

— Видел, — невозмутимо сообщил Генрих. — Точнее, вижу. Прямо сейчас.

— Мужики, — снова примирительно вставил Арчи. — Я ж говорю, не грузитесь. Прыгал я с махолетов, черт знает сколько раз прыгал. Не проблема.

Офицер поглядел на Арчи с немой благодарностью.

— Вода холодновата, — зачем-то заметил Ваня Шабанеев. — Сентябрь уже.

Словно операцию могли отменить по причине холодной воды… Арчи махнул рукой — бесполезно что-то доказывать, не поймут. Спецов по операциям на воде, кроме него самого, на борту больше не было.

— Так, повторим. Тебя сбросят на курсе «Вадима». Капитан, по идее, обязан тебя подобрать. Подберет, как думаешь?

— Подберет, — убежденно сказал Арчи. — Вадик — обязательно подберет.

— Знакомство с ним не афишируй, — наставительно посоветовал Шабанеев, отрываясь на секунду от терминала.

— Не буду, — послушно пообещал Арчи.

— Ты не смейся, — фыркнул Ваня. — Они хоть и ученые, а умные. Мы даже не знаем — вооружены ли они.

— Почему это не знаем? — удивился Генрих. — Охранение в пансионате разве не повязали?

— Повязали, — сказал Лутченко. — Только охрана о багаже ничего толком не знает. Они ж не мамочки биологам, чтоб чемоданы им паковать.

— Бардак, — с отвращением промолвил Генрих. — Чем дальше на восток — тем больше бардака.

— Это ты сибирякам расскажи, — хмыкнул Шабанеев. — Они дальше к востоку, им приятнее будет это слышать.

Арчи тем временем облачился в шорты. Больше ему ничего не полагалось. По легенде. Впрочем, цепочку с номерным жетоном вээровца ему все же вручили и пришлось ее прятать в спецкарман. Дурацкие законы, но они законы…

— Шериф, — проникновенно сказал Лутченко, — я тебе не говорил пока. В случае непредвиденных обстоятельств ты должен будешь этого Ицхака Шадули убить. И ученичков его — тоже. Но в первую очередь старика.

— Это еще зачем? — опешил Арчи.

Лутченко взглянул ему в глаза.

— Шадули умеет делать волков. Этого никто на Земле не должен уметь.

Арчи молчал почти полминуты.

— Волков, Виталий, делают не генетики, а генералы и президенты. Если ты еще не понял.

Лутченко виновато вздохнул.

— Да я-то понимаю. Но так уж сложилось, что мы обязаны выполнять приказы. И мы будем их выполнять. Сегодня — ты. Завтра — я. Это разведка. Это политика.

— Черт бы побрал разведку с политикой на пару, — угрюмо сказал Арчи.

— Поберет. Но это все равно не отменяет приказов и необходимости им подчиняться. Увы.

— Заходим, — предупредил махолетчик из кабины. — Пятиминутная готовность.

— Слушайте, — спросил вдруг Генрих. — А зачем вообще нужна эта комедия? Что, нельзя было просто послать за яхтой катер с пограничниками? Ну или с нами в конце концов?

— Нельзя, — пояснил Лутченко. — Во-первых, при нормальном ветре катер яхту просто не догонит. Такую, во всяком случае. И еще — по нашим данным, в патруле есть люди Варги. И мы не знаем, что они могут выкинуть. Понимаешь? Если мы затеем операцию перехвата, мы можем быть атакованы. А сие чревато неожиданностями… Золотых же страшно не любит неожиданности.

— Можно подумать, что я от неожиданностей буду застрахован, — угрюмо заметил Арчи. Он вообще выглядел угрюмо, причем с каждой минутой мрачнел все больше и больше.

«Как бы он не сломался, — озабоченно подумал Лутченко. — Неужели подведет?»

А вслух сказал:

— У тебя будет фора. В принципе всю эту шатию можно просто притопить…

Арчи как раз вгонял в узкий карман на бедре метательный нож.

— …но лучше, к примеру, ножичком. Для верности.

— А иглы с парализатором не лучше?

Лутченко недовольно поморщился.

— Шериф, живой генетик, который знает, как делаются волки, может попасть под дурное влияние. Его могут похитить. У него могут похитить жену и детей, чтобы вынудить его делать то, что вздумается каким-нибудь психам вроде Варги. А мертвецы забывают все, что знали. Напрочь забывают. Такие дела.

— Так что мне, игломет вовсе не брать?

— Не бери. Не будет лишнего искуса.

— Большое спасибо! — едко поблагодарил Арчи. — Фитиль на семь персон! Место в психушке мне уже забронировали?

— Арчи, — взмолился Лутченко вполголоса. — Не нужно, а? У тебя же семнадцать фитилей за кормой, пусть даже почти все сухие, ты один из наиболее опытных агентов Земли. Если ты не сломался в начале, зачем тебе ломаться теперь? Неужели непонятно: лучше сейчас убить семерых, чем потом эти семеро наделают волков, которые убьют тысячи?

— Прекрати меня лечить. — Арчи неожиданно даже для себя окрысился. — Срал я на всю нашу лицемерную мораль, понятно? Я своей любви в глаза хочу смотреть, и чтобы при этом стыдно не было и взгляд опускать не хотелось! Это ты в состоянии понять?

Лутченко явно хотел напомнить, что вышеупомянутая любовь Арчибальда Рене де Шертарини и сама далеко небезгрешна. Но что-то подсказало ему: не стоит. Именно сейчас — не стоит.

И Виталий Лутченко промолчал.

Промолчал и Генрих, который вдруг подумал, что последнее время слышит от Арчи много трескучих фраз и при этом фразы далеко не так бессмысленны, как пытается выставить тот же россиянин Лутченко. Генриху и самому иногда становилось не по себе. Многое, во что он верил в течение долгих лет, внезапно оказалось не крепко вросшим в землю зданием, а эфемерным карточным домиком, и было сметено первым же легким порывом ветра.

А еще ему вдруг стало отчетливо ясно: чтобы хранить жизни своих соотечественников, нужно непременно отнимать жизни других соотечественников. Потому что иначе просто не получается. И не важно, что, защищая интересы Европы, он убивает, к примеру, туранца или американца. Туран и Америка греются под одним солнцем, и одни и те же звезды поочередно смотрят на Туран и Америку с высоты. Пока человек жив, его можно называть как угодно — американцем, туранцем, зулусом. А когда жизнь у него отнимают — становится безразлично, кем он был.

Генриху мучительно захотелось бросить свое ремесло, от которого он еще совсем недавно получал удовольствие. Только как-то уж слишком сложно и стремительно обернулись события, и пришлось убедиться, что до сих пор жил с полупрозрачной пеленой перед глазами, и пелена эта пропускает далеко не все.