– И ведь не выпорешь никого просто так, – вздохнул князь. – Не в Москве, сразу жалобы начнут строчить королю да и всем, кому можно.

Сзади по мощёной тесаным камнем площади загрохотали колёса. Курбский обернулся. Его казаки внимательно рассматривали поезд из пяти повозок, втягивающийся на площадь. Карета, ещё одна, три больших телеги, верховых десятка полтора. У одного в руке пика, на ней пёстрый значок.

Прищурившись, князь пытался увидеть герб на значке, но тут к нему с лошади склонился урядник Кравец.

– Острожского люди, – сказал он. – Вроде и сам воевода здесь.

И точно, из остановившейся кареты вышел грузный, в богатом кафтане, в заломленной на бок шапке из куницы князь Константин Острожский, киевский воевода, самый близкий друг Курбского в Литве.

Маршал Волыни и староста Владимирский недовольно наморщился, увидев чьи-то повозки. К нему подбежал казачок и что-то сказал.

– Эгей! – крикнул Курбский. – Киньстаньтин Киньстаньтиныч! Добро пожаловать!

Он оттолкнул Кравеца и пошёл навстречу другу. Тот заулыбался. Князья обнялись и расцеловались.

– Здравствуй, принц! – Острожский взял Курбского под руку. Он назвал того принцем, так как полагал Курбского царского роду. – Я к королю еду, думаю, тебя дождусь в Ковеле, на Вознесение всё равно приедешь сюда.

При упоминании праздника князья перекрестились, оглянувшись на церковь воскресения Христа.

– Пойдём к старосте, – сказал Курбский. – Я только приехал, отдохнём с дороги, да и поговорим.

Наказав своим свитам ехать в городской дворец князя Андрея, друзья зашли в ратушу. Староста уже поджидал их. На стол выставили холодную варёную телятину да жбан с мёдом.

– Потом поговорим, – махнул старосте Курбский и сняв шапку, уселся на скамью. Подтянув к себе жбан, начал разливать мёд по чаркам.

– Зачем король зовёт? – спросил он.

– Война будет с Москвой, – ответил Острожский. – Что-то не поделили король с царём. Вроде и мир в том году подписали, всё равно неладно. Только шляхта воевать не хочет, устали от сражений.

– А с турками что? – Курбский отпил из чарки. – Не безобразят?

– Нет, – мотнул головой Острожский. – Они с нами тихо себя ведут. Вот с цесарцами режутся. И ещё я слыхал..

Он наклонился к Курбскому и зашептал то, что ему сообщали верные люди из Стамбула. Якобы султан шлёт немалые деньги королеве английской, чтобы та помогала протестантам во Франции и Германии. А те за это Испании покоя не дают. Пока король испанский с еретиками воюют, то помогать ни Священной Римской империи, ни Венеции не может. Те с турками одни сражаются.

– Папа римский хочет, чтобы и мы покоя османам не давали, да нам это ни к чему, – сказал Острожский, двигая к себе полную чарку. Та зацепилась за трещину на неровном столе, плеснулся мёд.

– Да чтоб тебя! – мотнул головой князь Константин. – Иезуиты-то власти всё больше забирают в Речи Посполитой, и норовят нас на турок натравить. Только ничего не выходит у них.

Он отпил из чарки и поморщился, кисловат медок, у него получше будет.

– Говорят, в Москву иезуиты зачастили, хотят царя на войну сподвигнуть, – Острожский потянулся, оторвал кусок телятины и начал жевать: – Как бы Иван унию какую с римским престолом не подписал.

Курбский хмыкнул. Иван Грозный православной веры крепко держался, и чтобы они с иезуитами сошёлся, он и представить себе не мог.

Выпив по паре чарок, князья заговорили о других делах. Курбский сказал, что в Ковель купец приехал из Москвы, зерно покупать. По дороге он со своими казаками подрался с урядной стражей Вишневецкого. Острожский вздохнул, опять скандал будет.

– Ладно, потом об этом, смотри, что мне из Стамбула привезли, – он поднялся, подошёл к окну, растворил его и крикнул, высунувшись: – А ну саблю мне турецкую принесите!

Через пару минут Острожский показывал Курбскому кривую с широким концом саблю, рукоять покрыта бархатом, украшена изумрудами и рубинами.

– Гляди, Андрей, – князь Константин ударил плашмя поперёк скамьи. Сабля прогнулась и загудела.

– Хороша, – Курбский воин бывалый, сразу оценил оружие. – Купил?

– Нет, – рассмеялся его друг. – Подарили, это такой подход у них. Дескать, оружие дарим своим союзникам. А ещё, вот смотри.

Он немного задрал бархат на рукояти, показался белый остов. Взяв саблю в руку, Курбский поскрёб ногтем.

– Костяная рукоять, – сказал он. – Зубр наверное или рыбий зуб.

– Нет, – Острожский аккуратно приладил бархат обратно. – Это из костей Ивона Лютого.

Курбский вытаращил глаза.

– Это того, что лет десять назад казнили? – спросил он. – С ним ещё гетман Свирговский был, погиб с казаками своими.

Острожский убрал саблю в ножны и кивнул.

– Турки из его костей рукоятей понаделали, чтобы храбрость Ивона сохранилась в оружии.

Князья выпили ещё по чарке, помолчали.

– Поехали, – встал Курбский. – У меня во дворце ещё поговорим. Надо же, из человечьих костей сделали.

Он покачал головой, глядя на саблю. Острожский взял её и подмигнул.

– Сейчас мне никто не страшен, – захохотал он. – Стану лютым, как Ивон!

Курбский ухмыльнулся. Взяв друг друга под руки, они пошли на площадь, где их ждали кареты.

Над площадью у костёла Святых Иоаннов стояла пыль. Ветер с реки крутил её и бросал в окна. Пётр Скарга поморщился, отряхнул шёлковые манжеты камзола и обернулся.

– Надо полагать, что к зиме крыша костёла будет готова? – спросил он подрядчика. Тот держал в руках пухлую кипу бумаг. Это были счета: на камень, на известь, на доски, оплата возчиков и мастеровых. Скарга поморщился – хотя работы по восстановлению костёла шли без остановок, но первоначальный бюджет был уже превышен почти в два раза. Пришлось пока отказаться от всех украшений, сперва надо застелить крышу, чтобы храм не топило в дожди и уж тем более не завалило снегом.

– Опять притащил невесть что! – недовольно буркнул Скарга. Будучи ректором вильнюсской коллегии иезуитов, он хотел заниматься укреплением мощи ордена, вести дискуссии, обращать в католичество заблудших еретиков и язычников. А приходится через день сверять расчёты, проверять, что и как сделали рабочие. Но это тоже угодно престолу Святого Петра, так что надо считать.

– Оставь, – Скарга показал рукой на стол. – Утром придёшь, разберёмся.

Подрядчик засопел, положил бумаги, и поклонившись, вышел. Иезуита раздражало и то, что костёл восстанавливают под началом немца-подрядчика, лютеранина. Ничего, подумал Скарга, отстроим храм, освятим, выметем весь протестантский дух. Он перекрестился. На площади что-то ухнуло и грохнуло. Иезуит вздрогнул, и вспомнил, что сегодня выгружают камень, привезённый для укрепления стен.

Вздохнув, он закрыл окно и уселся за стол. Отодвинул в сторону счета, поднял голову и огляделся. Никого в келье нет, но осторожность не помешает.

Из железного ящика под столом Скарга вынул дубовую шкатулку с вырезанным на крышке крестом. Здесь хранилась переписка с московским царём.

Привезённое вчера ротмистром Лютым письмо Скарга прочёл сразу и до утра не спал, обдумывал, как поступить. Вот-вот должно было произойти колоссальное событие – переход под римский престол огромной страны, по размеру больше всей Европы. Торопиться не следовало, нельзя было спугнуть царя, как выразился генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива. Он лично курировал вопрос заключения унии с московитами.

По опыту иезуиты знали, что главное это перетянуть на свою сторону верхушку. А чернь не разбирается, кто там и что говорит и как правит. Их забота работать, и наполнять сундуки своих хозяев золотом.

В Польше и Литва гордая шляхта уже увидела преимущества католичества и целыми родами переходила туда из православия. Настал черёд и Москвы. Царь просил помочь ему с сохранением престола за его потомством. И уже согласен на унию. Из Рима сообщили, что все обряды русской церкви должны быть сохранены, только в молитвы включить папу. Ну и конечно, московский иерарх, кто там у них, митрополит, что ли, будет рукоположен в Апостольской Столице. Пусть отмечают праздники как хотят, по старинке, пусть молятся как угодно. Главное, чтобы московиты привыкли к управлению Рима. А там сто-двести лет пройдёт и католичество потихоньку вытеснит греческую схизму.