Вот она, вся как есть: но воистину, эти, царапающие мой глаз, черные с узором колготки нестерпимы на белом теле! Приспускаю до середины Карининых бедер, обнажая девушкину попку, требовательно провожу по ней ладонью – от прикосновения Карина замирает вся, перестает – покорно ожидая своей участи – шевелиться вовсе, однако и я уже теперь не спешу: что там, мне нравиться гладить эту попку, смотреть на эту попку, представлять, как владелица этой попки еще совсем недавно выкобенивалась перед официантом, будто взрослая женщина. Что ж – спускаю черный обруч еще ниже, до щиколоток, раздвигаю бедра ребром ладони, потом, сжав руку в кулак, старательно раздвигаю еще и, вновь расправив ладонь, убеждаюсь, что нужное мне стало влажным. Расстегиваюсь, затем с приятным затруднением вхожу, обняв девушку сверху и, позже, перед самой кульминацией поцеловав в затылок…

Мыться идем в разные ванные, встречаясь потом уже в постели.

Помнится, на исходе лета, используя всегдашнее отпускной анабиоз моих заказчиков, затеяли прошвырнуться в Карелию на машине. Я предложил, Карина подхватила – даже с известным энтузиазмом, чем меня изрядно раззадорила. В самом деле, мы с ней еще никуда не выезжали дальше Павловска – в Карелии она, конечно же, не бывала, с прежним мужем на автомобиле не путешествовала (да у них и не было автомобиля). В общем, собрались и поехали, чего там.

Разумеется, в машине ее вскоре стало укачивать. Как-то в животе не так. Немножко плохо. Остановить? Нет. Едем дальше? Ну, да. Или все-таки остановить? Нет, поехали, поехали. Но можешь остановить? Я ж предлагал – давай остановимся, нет проблем. Хорошо, остановись. Вышла. Отдышалась, размялась, блевать, впрочем, не стала. Едем дальше? Ага. Поехали, минуты через две: останови пожалуйста. Что такое? Зачем? Опять укачало? Ну останови. Не укачало. Ну что такое? Писать хочу, вот что такое. Ладно, останавливаемся. Уходит куда-то в лес, надолго. Возвращается с букетом цветочков, довольная. Пописала, стало быть, вволю. Ну, что ж, завожу мотор…

В Петрозаводске забронировали гостиницу, как оказалось, в полном смысле слова на воде – в переоборудованном дебаркадере, красовавшемся прямо на серой глади Онежского озера возле впадения в него некой безымянной говнотечки. Какая-то, не вполне настоящая была гостиница: ни тебе вывески, ничего – да и других постояльцев мы ни разу на борту не встретили. Впрочем, внутри все было по-корабельному чистенько, аккуратно, все что надо – работало, лежало на предназначенных для этого местах, сверкало и даже пахло приятно. Мы словно бы оказались среди кинодекораций, где волею неведомого Хичкока должны были сыграть случайно остановившуюся на ночлег пару…

Ночью я вдруг проснулся от загадочного ощущения – словно бы что-то ударило беззвучно и коротко, ударило и отпустило. Решив, что все это идет изнутри меня и просто приснилось, попытался забыться вновь – но уже не смог. Так и лежал какое-то время, глядя в потолок, набранный, будто в сауне, узкой лакированной рейкой. И тут разбудивший меня удар повторился – на этот раз я почувствовал его вполне отчетливо, практически, всем телом. Собственно, это был никакой не удар: просто наш дебаркадер медленно сдвинулся с места, повинуясь движению воды или, может, ветра – в той степени, в которой ему позволяли швартовы. Сдвинулся вместе со всей вселенной, плавно закручиваясь, прошел короткий путь и затем остановился, встретив сопротивление натянувшихся канатов. Движение достаточно незначительное и в дневной суете практически незаметное – но теперь, в застывшей тишине ночи, и оно сумело сформировать даже в чем-то пронзительное и, честно сказать, довольно приятное чувство.

Лежа, по-прежнему, без движения, я дождался, когда все это повторится вновь, после чего встал на кровати и попытался выглянуть в расположенный почти под самым потолком иллюминатор. Увы, ничего я в нем толком не увидел (в ночной темноте едва угадывались очертания берега – и только). Соскочив на пол, я присел на койку и взглянул на Карину, безмятежно спавшую через проход от меня. Девушка лежала на боку, спиной ко мне, чуть поджав ноги и засунув под подушку правую руку. Мне показалось, я даже слышал ее посапывание. Недолго поразмышляв, я скользнул к ней под одеяло – и в этот момент дебаркадер опять поволокло.

– Мм?.. Ты не спишь?.. А?.. Что это… такое… с нами?..

– Ничего, – я провожу рукой по ее спинке, – мы отправляемся в плаванье… отваливаем от берега, затем по реке Свирь в Ладогу, оттуда Невою домой… машину придется оставить здесь…

Расслабленная со сна и слегка перегревшаяся, она прижимается ко мне велюровым своим телом.

– Ты хочешь… сейчас?..

Я начинаю, и оживший дебаркадер добавляет нам свои толчки, словно третий участник…

Мне нравится все это, нравится чувствовать, как просыпается тело женщины, как подчиняется моим движениям, как в какой-то момент, словно бы переступив невидимую черту, оно как бы впивается в меня, сжимает ногами все сильнее, сильнее, сильнее – и вдруг, разразившись коротким, чуть-хрипловатым, полувыдохом-полувскриком, отпускает меня, обмякнув.

Переводим дыхание.

– У?.. Ну, как?.. Ты кончила, что ли? (Опухший язык едва ворочается у меня во рту.)

– Ага!!! И ты тоже вместе со мной, да? Ми-илый…

Она прижимается ко мне вновь и начинает судорожно, радостно целовать.

– Так здорово!.. Теперь и у тебя… то есть, у нас вместе… получилось!..

Заснуть удается уже ближе к рассвету.

Сам же городок оказался – ну так себе, в общем. Северная наша скромная бедность. Разрозненные следы той эпохи, когда люди еще были людьми и жили по-человечески. Плюс несколько следов эпохи, когда жили не по-человечески, но все еще строили красивые театры с университетами. Вот, в общем-то, и все. Прилежно это осмотрели, затем прошвырнулись по положенным окрестностям – ну, там всякие церкви в Кондопоге да водопады-кивачи. Затем нам все это надоело, и мы поехали восвояси – северной дорогой, через Сердоболь.

Я, однако, на правах практически местного, предложил заехать в Рускеалу – опять-таки водопады, туда-сюда, этот их знаменитый мраморный карьер. Ну, Карина не против, естественно: ей-то что. Бодренько сворачиваю с Сортавальской трассы на Вяртсиля, доезжаем до водопадиков, где моя подруга полчаса изображает из себя Аленушку с картины Васнецова. Затем покупает банку сомнительного морошкового варенья, и едем дальше.

Мраморный карьер это, кто не знает, действительно штука стоящая. Там, значит, искусственное озеро, выдолбленное за два века в скалах, словно бы в кристалле таком – по нему лодки шныряют. А вокруг по периметру, высоко-высоко – оборудованная тропа: где надо – ступеньки, где надо – перила, ограждения из них. Гуляешь по ней и смотришь на озеро внизу под тобой. Впечатляет, чего там.

Ну мы и гуляли – как у них там заведено – против хода часовой стрелки. Обошли, значит, этот карьер неспеша, практически вернулись к исходной позиции – всем хорошо, все довольны: и я доволен, и Карина довольна тоже. Она, пожалуй, даже моего поболе: прямо, вижу, как воспряла вся, едва ли не крыльями машет… Ну, вот. И, значит, почти уже в самом конце маршрута – там есть такой выступ, мысок, отходит от этой самой огороженной тропы и нависает над водой на бог знает какой высоте Ласточкиным Гнездом – вот там Карина вдруг отпускает мою руку и, прежде чем я успеваю опомниться, за ограждение – шасть. Ну и встала там, на краю, практически – стоит, жмурится на солнышке… Стоит, стоит, стоит – а мне аж нехорошо. То есть, вот совсем нехорошо: дышу через раз. Я, вообще-то, и сам высоту переношу плохо, а уж тут… и, главное, не сделаешь ничего: только и остается дожидаться, пока она насытится своими разговорами с Космосом… Чем я, собственно, и занимался, выворачивая себе мозг сонмом матерных ругательств. Ей же – все нипочем, русалка и есть.

Короче, когда все кончилось, я как-то… не выразил восторга, ну вы понимаете. Ладно, поехали дальше. В Сортавале побродили немного, потом заночевали в каком-то клоповнике, а уже поутру следующего дня – двинулись домой на всех парах.