Короче, отец невесты, не обиженный умом, в отличие от брачующихся, изрядно принял в тот день на грудь и заявился к сему пресному застолью в одном из городских ресторанов в хорошем праздничном угаре. С порога новобрачные, а также чересчур правильные родственники мужа развернули его и посоветовали отоспаться дома. Новоиспечённый тесть, видно, дюже обиделся. Решил пару рюмок добавить. А после добавки вздумал принять горячую ванну. Вот сердечко-то (говорят, и до того барахлившее) не выдержало.

А может, и просто уснул – жабрами воды наглотался.

Приехавшая через сорок минут «скорая» (всё это время мы с Бабаем охраняли брошенную всеми квартиру, как перетруханные церберы) взять на борт мертвяка не изъявила желания. Сказали, что этим морг занимается. Дозвонившись в морг и разбудив дежурного врача, разъяснили ситуацию ему. На что он выдал полусонным голосом сакраментальное: «В милицию обращайтесь, не наше дело. Разберётесь – возьмём, но доставка – всё одно ваша».

Менты подкатили ещё минут через энцать.

Все свидетели набились в квартире утопленника и стали по очереди давать путаные показания высокому оперу в блестящем виниловым блеском кожане. Мы с Бабаем встали в самом конце очереди, ближе к двери в, так называемую, гостиную.

Потрёпанная блондинка – приставленный к ментам фотограф-криминалист, с папиросиной в крашеных губах и фотоаппаратом «Зенит» со вспышкой – уже что-то колдовала в ванной. Этакая профурсетка Айседора Дункан из 20-х годов прошлого века. Интересно, может она сбацала чарльстон прямо здесь, на разбитом молотом времени советском кафеле?

Трое из присутствующих уже отстрелялись с показаниями и, облепив впавшую в мертвецкий транс дочку «виновника торжества», гладили её по хлюпающей спине; что-то лопотали в уши.

– Мужчины, сюда подойдите кто-нибудь, двое, – донеслось вдруг из ванной. Никто из присутствующих старших мужиков, в количестве четырёх штук, не шелохнулся: каменные, млять, истуканы с острова Пасхи…

Пришлось становиться мужиками нам с Бабаем.

В ванной деловитая профессионалка уже спокойно зажгла новую папиросину. А, вообще, трупаки ей по ночам снятся? При такой работе, если стакан водяры после смены не всадишь – не важно, мужик ты или баба, – то тебя самого через пять лет в ванной обнаружат – со вскрытыми венами.

– На спину его переверните, – сказала она безапелляционным тоном.

Легко сказать…

Бабаю достались корешки, а мне – вершки. Только мы стали опрокидывать утопленника спиной к воде – в исходное положение, – как вдруг его башка с демоническим хрипом мотнулась на шейных позвонках, точно гигантский, плохо закреплённый в мышечных пластах «чупа-чупс», и с воздушным хлопком его лёгких запрокинулась навзничь.

Я едва не накидал в исподнее пахучих булыжников…

На долю секунды нам почудилось, что мертвяк ожил и сейчас спокойно вылезет из ванной, накинет халат на потное тело и спустится по лестнице вниз в одних тапочках – забрать почту. А все соседи вдруг застынут в шоке, являя собой финальную сцену из гоголевского «Ревизора».

– Вот так и держите. В таком положении вы его нашли?

– Я его не находил, я вторым зашёл. А тот мужчина уже его вытаскивал, – зашуганно пролепетал я. Тётка с каменным лицом споро защёлкала фотовспышкой.

Ноги утопленника, уже сведённые трупным окоченением, сами собой подтянулись коленками к животу и всё никак не хотели разгибаться. Он походил сейчас на неповоротливый поплавок, изготовленный каким-то больным на голову скульптором в виде переросшего своё вдесятеро человечьего эмбриона. Кожа «поплавка» уже отливала бутылочной синевой. Я вдруг подумал, что сгодился бы этот поплавок лишь для рыбалки на морских чудищ из средневековых полуфантастических трактатов с чёрно-белыми литографиями и названиями типа «Бестиарий стран индейских и китайских, описанный досточтимым монахом Иеремией из славного города Гратца». Ну или что-то вроде того…

– Теперь на живот, – приказала неугомонная фотографиня, изобразив в воздухе нетерпеливым пальцем с потресканным маникюром винный штопор. Мы повиновались. По локоть погрузили руки в зимних пуховиках в холодную воду. На пол выплеснулась изрядная лохань жижи.

– Вы искусственное дыхание пробовали делать? – задала она вопрос, который я боялся услышать с самого начала.

– У него уже пятна трупные были по телу. Это значит, уже пятнадцать-двадцать минут прошло – бесполезно, – дословно повторил я слышанные мной показания мужика, который его обнаружил. Бабай тихо промолчал в тряпочку.

Ну, его на хер, этого утописта. Не наши проблемы. Хотя, если честно, никаких трупных пятен я не заметил. Просто мужик этот зассал сделать всё до конца, так же, как и мы – молодняк, – а после приврал, чтоб с ментами не связываться. Так поступил бы и любой в этой стране. По судам потом задолбаешься прыгать…

– Ну ладно… свободны… – скупо выцедила наша повелительница, закрыв объектив фотоаппарата и заправив его в чёрный кофр. – Воду спустите.

Бабай погрузил руку в уже промокшем насквозь пуховике по плечо и рывком выдернул пробку. Вода в сливном отверстии закружилась вялым волчком; мертвяк нехотя заколыхался. Мы заворожённо отслеживали его невзрачную аквааэробику. Выставляли баллы, как компетентное жюри. Он был безоговорочным фаворитом вечернего чемпионата…

Когда вышли из ванной, оказалось, что показаний остальных свидетелей достаточно, и мы, даже не читая, подписались всей толпой под густо исписанным синими чернилами протоколом. Поставила закорючку и хлюпающая в скомканный носовой платок дочка покойника.

Незаметно, сами собой, все снова куда-то рассосались, и мы с Бабаем опять остались сторожить на лестнице влажный сон утопшего. Сигарет в бабаевской пачке оставалось ещё на два перекура. От всей этой мути кружилась голова.

– Знаешь что, – обратился я к товарищу по несчастью, – у меня такое гадское чувство, что если машину не найдут, то до морга его будем мы с тобой нести. Здесь, как я посмотрю, не больно пипл активный. Все просто горячие финские парни какие-то. Положим его на простыню или покрывало возьмём – и попрём через весь город. Менты-то его тоже забрать отказались.

– Хорошо бы санки раздобыть, – вполне серьёзно ответил Бабай.

– Ага… гххх-гмм… – закашлялся я на его рацпредложение, подавившись глотком табачного смога. Было бы смешно, если б не было так срано. «Сдохну, наверное, сегодня ночью от изжоги со своим гастритом, – подумалось мне в звенящем от всех этих ночных пертурбаций мозгу. – И поделом тебе, сука. Нечего было ввязываться. Сразу надо было ноги делать. Сейчас бы уже десятый сон зырил».

Наконец, через замызганное подъездное окно мы увидели подкативший свадебный «Икарус», ярко осветивший жёлтыми фарами вечерний двор. Из автобуса суетливо рассыпались и катились к нашему подъезду тёмные колобки-люди.

– Пора валить. Пронесло, вроде. Пусть сами разгребают, – обрадованно прокомментировал их перебежки по снегу Бабай.

– Ну да – пойдём, – ответил я, брезгливо раздавив ботинком последний чинарик. – Нервы ни к чёрту… и жрать охота…

***

Пришла весна. Моя вся такая платоническая любовь к Таньке раздулась в шикарных размеров мыльный пузырь и лопнула с громким треском, оставив в душе лишь кислую пенку воспоминаний. Правда, этому предшествовали и моё клоунское признание в любви – так и оставшееся без ответа; и тайное забрасывание к ней в почтовый ящик букетика подснежников; и моя «предсмертная» записка со стихами на английском языке с полным пренебрежением к его романо-германской грамматике и жалкое обливание слезами на крыше девятиэтажки, так и не закончившееся финальным шагом в Пустоту.

Было и отсылание на её адрес через бюро услуг каких-то пышнотелых кустов (в соответствии с народным шлягером «жёлтые тюльпаны – вестники разлуки»), и дикая ревность к двадцатилетнему мудаку с именем Сергей, с которым она загуляла (сейчас-то я понимаю, что если чувак встречается с малолеткой, то он – одно из двух: либо дебил, либо такой же, как я, извращенец), и прочая, прочая любовная дурь…