Как скабрезная дичь проникала из столичных киосков в наш забытый богом городишко, одному Будде известно…
А ещё Бабай обожал музыку.
Любую. Его больничная тумбочка была завалена компакт-кассетами. По обоюдному желанию его и остальных пацанов, он переехал к нам в палату и сразу же водрузил на общий стол для чаепитий и игр свой магнитофон.
Мы дули по вечерам чай, резались в свободное от процедур время в карты, либо в уже почти опальную «Монополию», подогревались эротическим чтивом, спорили о физиологии девичьей палаты и слушали: «Кино», «Наутилус Помпилиус», «Алису», Гребенщикова, «Г.О». Иностранный репертуар был представлен дикой смесью из «Red Hot Chili Peppers», «The Beatles», «Technotronic», «The Doors», Ray Charles, зарубежными поп-группками-однодневками и, конечно же, – «Depeche Mode». Это были его БОГИ. Он был готов с утра до ночи пичкать нас подробностями о личной жизни музыкантов во время их концертных турне, особенностях вокала лидера группы – Дэйва Гэана, и половой ориентации клавишника – Мартина Гора. Вся информация о группе черпалась Бабаем из каких-то случайно проскочивших в российские зачаточные массмедиа слухов, недомолвок, полулегальных кооперативных буклетов с фото кумиров и, само собой, со страниц журнала «Ровесник» – единственного оплота музыкальной индустрии в стране тогда.
С Бабаем я сошёлся на любви к альбому «Electric Cafe» немецких электронщиков «Kraftwerk» – группы, которая ненароком затесалась в джазфонотеке моего папахена…
По выходе из больницы, наше общение продолжилось.
Я снабжал Бабая свежими записями рэп-исполнителей, которые тогда заплодились в шоу-бизнесе обильно, как угри на наших загривках, а он – впервые приволок меня на школьную дискотеку, где мы, и ещё пара отмороженных меломанов, стали «фейерверками» танцпола.
Мы копировали концертные прикиды кумиров: отрезали пальцы на кожаных перчатках, расписывали авторучками джинсовки и обливали волосы на головах толстой бронёй лака «Прелесть», от которого за версту несло ацетоном и испоганенным настроением у предков.
Помимо того, были ярые танцы вприсядку и привстаньку, похожие на половой зуд мартовских котиков…
Мы выходили на середину зала, а остальная аудитория дискача строилась округ плотно кольцом. Девки визжали от хохота и обзывали нас психами, пацаны криво усмехались и разминали костяшки кулаков. После дискотеки нас, по доброй русской традиции, уже ждала изрядная когорта бойцов. И за прикиды, и за наши пляски мы были не раз биты на заднем крыльце школы. Времена были суровые. Это сейчас всякие рэперы в ажуре…
Каждую пятницу мы кочевали с нашим доморощенным шоу из одного учебного заведения в другое. Гопники, будто сговорившись, пёрлись за нами. Жаль, что школ в нашем городке-сателлите при Калининской АЭС было всего четыре. А во взрослые заведения нас не пускали.
Ещё Бабай мутил пиратское радио. Собственно, на радио оно было мало похоже. Он просто записывал на старенький отцовский бобинник композиции, которые ему нравились, а между ними наговаривал, в микрофон, свои подростковые мысли о половом вопросе и анекдоты о зарубежных исполнителях. Зачитывал с выражением названия композиций. Словом, занимался провинциальным диджейством. На плёнках были слышны щелчки переключателей, настойчивые шумы и разговоры семейки Бабая. Впрочем, эти радио-эксперименты даже ходили по городу и были популярны у шпаны.
После школы Бабай поступил в питерский Политех, а я, как уже сказано, домучивал последний год в ПТУ.
Из-за того, что время, отведённое нормальным студентам под лекции, Бабай использовал по личному взгляду; точнее, по усмотрению мозгового центра, отвечающего за тягу Homo sapiens к алкоголю и средне-лёгким наркотикам, – после первой же сессии ему пришлось оформить липовый «академ». И подлечить печень. Чем мы с ним и занялись в тот злополучный вечер:
– Прикинь, мы там штуку такую юзали, «Пи-Си-Пи» называется. То же самое, что грибы-хохотушки. Только вставляет жёстко. Не знаю… – пожевал Бабай губами по старой детской привычке, – ну, вроде как по-химически. Короче, не объяснишь, если сам не пробовал. Это ж на самом деле возбудитель конский. Его лошадям дают как афродизиак. А на людей он как галлюциноген действует… Ну, давай, ещё махнем – не будем тормозить процесс.
Мы чокнулись банками и занюхали пойло рукавами пуховиков; закусочный лимон испарился ещё на первых глотках.
– Ну вот, прикинь, к примеру, несколько человек садятся в круг и один, назовём его «водящий», вслух произносит для остальных команду почувствовать, скажем, холод в правой руке, или жжение в левом яйце. И в течение секунд тридцати, не больше, – ты вдруг реально начинаешь ощущать все эти «холоды» и «жжения». Но это один из приколов. Есть и такой: водящий произносит случайную фразу, а диджей из радиоприёмника тотчас её повторяет. Реально, тебе говорю!
– А тебе не приходило в голову, что у вас в этот момент – под действием этой херовины – реакция была заторможенная? Может, вы сначала слышали эту фразу по радио, а потом уже она появлялась в ваших мозгах, и только затем её якобы повторял диджей? Что-то типа змеи, которая сама себя за хвост кусает. Или просто вы воспринимали голос диджея как фон – белый шум, – а после того, как кто-то фразу сказал, вас вдруг глючило, что она и правда из радиоприёмника слышна, а?
– Может, и так… Ну чё дальше-то будем делать? Кончилось уже. У тебя бабки есть?
– Откуда, мля? Эти-то у матери еле выпросил, сказал, что за «качалку» надо заплатить.
– Ясно… Может, тогда к нашим кошёлкам зайдём?
– К Светке не пойдём. Я у неё был сегодня. Всё равно не даёт, только сосёт да тискается. Зря практику на электростанции из-за неё прогуливаю. А мне ещё на разряд экзамен сдавать. И так бригадирша меня недолюбливает; говорит, всё у тебя из рук валится. Неделю в машзале не был.
– Да ладно, купишь ей коробку конфет – нарисует!
– Ага! Это не институты ваши сраные. Эти работяги так на своей работе призвизднуты! В жизни-то ни хера не добились, вот и надо на детях отыграться.
– А преподы, думаешь, лучше?! Та же хрень…
Вот уже почти полгода я был беспросветно влюблён в местную королевишну красоты Таньку Клементьеву. С её же стороны, отнюдь – наблюдалась даже какая-то плохо скрываемая неприязнь ко мне. Впрочем, удивляться тут нечему. В свои неполные 17 лет она делала вид, что так уже устала всеми своими кожными фибрами от мужских кобелиных взглядов и потуг на её девство, что… что от этого ещё больше хотелось её выдрать.
Была она типическим для любого человечьего сообщества телообразованием. Эталоном целкости и надменной непорочности. Нечто вроде стального кубометра, хранящегося в парижском Музее мер и весов, по которому можно было равнять первых школьных красавиц. Ткни пальцем в любую точку на карте мира и напорешься на что-то подобное, стандартизированное в любом захолустье. Будь то класс по изучению Закона Божия при католической миссии на высокогорном плато в Андах, либо просто группа бурятских маркетологов, повышающая квалификацию на платных курсах заезжего в губернскую столицу профессора МГУ. Именно из таких, судя по голливудским фильмам-штамповкам, собирают команды футбольных болельщиц: орать звонкие спортзальные речёвки и мелькать потными ляжками из-под коротеньких юбок.
Волосы она носила – в жёстко свитую, полновесную косу цвета характерного для полёгшего по осени льна (кое-где ещё, как ни странно, наблюдаемого в колхозах нечернозёмной полосы, несмотря на все старания кремлёвских «патрициев»). От этого – когда косу распускала – казалась ещё шикарнее и краше. В общем и целом, она каким-то неуловимым боком напоминала французскую поп-звездульку Ванессу Паради. Только без прорех в зубах. Короче, замучился я дрочить на её светлый лик по три раза на дню. Казалось, что между пальцев у меня вот-вот нарастут эластичные перепонки. Как у Человек-Амфибии. Настолько часто слипались у меня тогда руки от клейких, выбрасываемых в пустоту, точно паучья сетка, струй спермы. Эх, молодость, молодость…
