«Мне незачем жить без моего мальчика.

Две смерти висят на совести Украины!

Будьте прокляты, ироды!!…»

«Смерть стоит того, чтобы жить…», но бессмысленная смерть – это жестокий обман свободы, то порочное естество, присущее только человеку. Эрик знал эту добрую и милую женщину, и мог представить, до чего она дошла, до какой крайней точки, чтобы всадить пулю в сердце… Эрик подошёл к мисс Рошка и прикрыл ей глаза, чтобы она спала, не видя этого несправедливого Мира…

Как только Эрик убрал руку от лица женщины, он увидел, что из дверей за ним наблюдают полицейские, наставив на него пистолет.

– Не двигаться! Вы арестованы по подозрению в убийстве.

– Сэр, вы ошибаетесь: это женщина покончила жизнь самоубийством, вот и записка предсмертная, а я её сосед по лестничной клетке, пришёл сюда после того, как услышал выстрелы.

– Как ты ловко всё придумал, проклятый дезертир!

–Что?! Как вы…?!

– Что, думал сможешь избежать суда?! Нет, не выйдет! Мы тебя упрячем на долго и мать твою, за пособничество!

– Так, не смейте приплетать сюда мою маму, она тут совершенно не причём. Судите только меня!

– Мы сами разберёмся, что делать с тобой чёртов дезертир и с твоей проклятой матерью…

– Я сказал, не троньте мою маму! – с этими словами Эрик сделал шаг вперёд, как оказалось, навстречу пуле. Полицейский сделал два выстрела и подошёл к, рухнувшему наземь, телу.

– Ну что, крысёныш, пришёл час суда, час суда Украины! – с дула пистолета соскочила третья пуля…

Состояние с помутневшим сознанием. Сознание в потерявшейся реальности. Реальность, отвергнутая и бесповоротно украденная, без права на борьбу, без права на опровержения вердикта…

– Сынок, сыночек, чего ты лежишь возле стены, заболеешь ведь. Пойдём на кухню, я тебя покормлю – сквозь туман слышал Эрик. Неужели это был сон? Неужели он проснулся? Неужели мама живая?!

**********

Как я давно не видел этих глаз… как давно я не видел эти глаза с радужкой узорчатым оливковым задним фоном с нежно жёлтыми размытыми линиями, с медной окантовкой и немного лопнутыми капиллярами; сам оттенок глаз менялся от золотистого до бледно зелёного, в зависимости от солнечного касания лучей… Как же я соскучился по ним, до изнеможения, до дрожи в сердце…

Смерть разлучает человека с родными душой и телом, а тяжёлая болезнь отнимает только тело, или только душу. Мысль о том, что душа родного человека неприкаянна, убивает мыслимые и немыслимые рамки спокойствия.

Эрик, видя маму живой и на вид здоровой, беспрестанно радовался в сердце, но абсолютно не знал, как себя вести…

–Сыночек, ты слышал последние новости?

–Нет, мам.

– Только что передали, что из-за катастрофической гуманитарной обстановки в Юго-Восточном регионе Украины, Россия отправила гуманитарный груз в двухсот восьмидесяти шести грузовиках! Ты представляешь? Это что-то невероятное! Никто. Все молчат. Только Россия! – эта мысль удивила Эрика, но большее внимание он обратил на другое… Маме стало лучше, как только засеял белый флаг гуманитарной помощи над пространством гражданской войны, как будто эта война погружала Мир в не просветную темноту, как болезнь мамы, а этот шаг со стороны российского правительства был кусочком панацеи от яда войны…

Эрик не мог поверить глазам. Он сидел на стуле с широко открытыми глазами, наблюдая как человек прекрасен по своей природе, как он идеален. Каждое слово, каждый взгляд насыщали надежду в счастливое будущее и веру во Всевышнего… Эрик своеобразно относился к религии, к церкви, в большинстве случаев, он не верил им. Считал, что вера должна подпитываться изнутри, а не снаружи; от сердца, а не от мозга…

– Вот, сыночек, кушай. Твоё любимое блюдо-омлет, – с пыла с жару мама поставила тарелку на стол. О, этот запах вызывал у Эрика лёгкий дурман и слёзы, он не хотел, чтобы мама видела их, чтобы не дай Бог напомнить ей о болезни.

–Мамуль.

– Что сыночек? – дурманящий голос снова распространился по кухне.

– Помнишь, когда мне было восемь лет, тогда ты впервые мне приготовила омлет. Тогда было Рождество, и ты сказала, что решила побаловать меня.

– Да, сыночек, помню. Ты тогда ещё попросил Деда Мороза о самолёте на пульте управления, а у нас почти и так не было денежек. Я тебе тогда сказала:

«Сыночек, понимаешь, Дедушка Мороз хочет подарить подарки всем детям Мира, а если он подарит тебе самолёт, то кому-то из детишек может не хватить подарка, понимаешь?

–Да, мама, – ответил ты мне.

– Перепиши, я заберу чуть попозже, – когда я вернулась за письмом, ты уже спал. Маленький такой, щекастенький. Ты любил всегда уткнуться лицом к стене и спать. Я тогда взяла конверт с письмом и прочла: «Дорогой Дедушка Мороз, мама сказала, что если ты подаришь мне самолёт, то кто-то останется без подарка. Дедушка Мороз, не нужно в этом году дарить мне подарок. Я собрал небольшую сумму и хочу, чтобы ты её взял и подарил подарки всем всем детишкам на свете!» И в конверте я увидела три рубля сорок две копейки, как сейчас помню. У меня тогда слёзы сами полились от мысли, какой ты у меня добрый и хороший мальчик…

– Да, я помню, мамуль. Ты мне тогда подарила набор карандашей и раскраску с машинками.

– Сыночек, как же я тебя люблю, – от всплеска ностальгии у мамы выплеснулись и эмоции из глаз.

– Мамочка, я тебя тоже очень сильно люблю, – с этими словами Эрик подошёл к маме, к женщине, которую любил больше всех на свете и обнял крепко-крепко, зарываясь носом в её шелковистые волосы.

Обнимая человека, мы дарим кусочек собственного тепла, тепла живого сердца. Обнимая, ты приближаешь человека на некоторое расстояние, даря возможность почувствовать собственную значимость. Эмоции людей не терпят взаперти, они любят дышать свободным морским бризом. Их нельзя укрывать от глаз, а тем более от самого себя, иначе случится самое страшное: ты отучишься жить без подсознательного контроля, ты разучишься искренне смеяться, даря людям кусочки заливистой радости. Ты похоронишь искренность, поставив большой чёрный крест с эпитафией: «Искренность выжигается чрезмерным самоконтролем и самостоятельной чёрствостью…»

Единственные существа на Земле, которые живут искренностью и беззаботностью – это дети. Их выделки носят особую энергию: энергию света, тепла, добра; их жажда жить, ошибаясь и поднимаясь, ни с чем не сравниться.

Но бывают случаи, когда энергия закупорена, жизненные силы ослаблены, а желания не выделяться хватит на несколько стеснительных людей. Бывают дни, когда мать хочет отказаться от своего ребёнка, хочет оставить его одного… Жизнь предполагает жить с верой и надеждой в счастливое будущее, но, когда растишь ребёнка-инвалида, для этого требуется немалых усилий и терпения.

Эрик вспоминал, как однажды на его месте была другая девочка. В Санкт-Петербурге, рядом с его домом на детской площадке всегда играли детишки. И мальчишки, и девчонки, они бегали, играли, прятались, носились, сломя голову, или просто ходили одиноко…

Как-то вечером Эрик сидел на скамейке, без какого-либо желания идти домой. В этот день он познакомился с Верой. Эта девочка была с небольшими отклонениями по здоровью, она болела синдромом Дауна. По её родителям было видно, что их дочь в ближайшие годы будет в безопасности. Они старались уберечь её от всех опасностей, но жизнь от этого краше не становилась. Эта девочка не боялась упасть, поцарапаться, она больше всего боялась насмешек ровесников. Дети бывают слишком жестокими, сами этого не понимая. А девочка, которая ненавидит мир, ненавидит окружающих, после насмешек, ненавидит себя саму. Сложно тем, кто выделяется из толпы; им сложно угодить обществу, когда замечают лишь особенности, а не саму личность. Многие считают и мечтают, что нужно жить как все; что люди, которые выделяются из толпы, им просто чего-то не хватает в жизни… как будто, своим внешним видом они призывают толпу обратить на них внимание, когда другие, только и мечтают, чтобы раствориться и спрятаться среди людей.