Мы вышли на школьный двор. С неба повалили белые хлопья, легкие и пушистые; такой снег хорошо лепится и отлично подходит для снеговиков или игры в снежки, но меня не обманешь: так всегда начинается метель. Постепенно.

Все натянули капюшоны поглубже; Рошель и Анита вопили, когда на их выпрямленные волосы опускались влажные хлопья. Из-под капюшонов уже высовывались тугие мелкие кудряшки, ломая шелковистую гладкость, которую локонам придали накануне вечером с помощью плойки. Я провела ладонью по макушке, проверяя свои косички. Они чуть разлохматились, но могло быть и хуже.

Наша школа пряталась в самой глубине района у пересечения Вон-роуд и Оквуд-авеню, где сходились карибские и европейские кварталы. Выйдя со школьного двора, можно было пойти направо в сторону центра и оказаться в Маленькой Италии на Сент-Клэр-Уэст, но мы свернули налево, к Эглингтон-Уэст и Марли — вотчине островитян. Впрочем, куда ни пойди, здесь попадались приметы обеих культур. В окнах коттеджей полоскались яркие флаги карибских стран — красно-желто-зеленые гвианские, черно-желто-зеленые ямайские, — но чуть ли не на каждом крыльце сидели в креслах-качалках итальянские nonnas и nonnos^[7], потягивая пиво или апельсиновый лимонад, а на задних дворах рычали их питбули.

— Капюшон все время сдувает, — пожаловалась Джордан, сжимая ворот куртки, чтобы внутрь не залетал снег.

— Зачем тебе вообще капюшон? — бросила Рошель. — Белым цыпочкам не страшно намочить волосы.

Остальные засмеялись, а Джордан показала нам средний палец. Она была мулаткой, дочерью черной гвианки и канадца — причем канадца в седьмом поколении, а не потомка каких-нибудь понаехавших итальянцев, португальцев и прочих. Джордан получилась очень светлой: кожа с легким оттенком молочного шоколада, маленький острый носик, светло-карие глаза, короткие золотисто-каштановые, слегка волнистые волосы. Год назад она попыталась сделать кожу темнее автозагаром, но цвет получился скорее оранжевый. О случившемся Джордан рассказала только мне. То ли потому, что я тогда еще не тусовалась с ними, то ли Джордан сочла, что я не стану болтать об этом всем и каждому, — но остальным она наврала, будто сидит дома из-за простуды.

Ноги уже утопали в снегу по щиколотку, и встречный косой ветер бросал в лицо снежные хлопья, которые лезли в глаза, склеивая ресницы. Спрятав нос в шарф, я с трудом пробиралась вперед. Некоторые мальчишки из нашего класса решили остаться на школьной площадке и поиграть в снежки — их упрямые вопли и хохот не заглушал даже ветер.

— Давайте купим жареной картошки в «Новом Орлеане», — предложила Аишани. — Умираю с голоду.

— На улице есть холодно, — возразила Рошель. — Лучше дойдем до моего дома и закажем пиццу.

— На какие шиши? — поинтересовалась Джордан. — Сколько у тебя есть, доллара два?

— На два доллара больше, чем у тебя. Мама оставила мне деньги на крайний случай. Так что мы в шоколаде.

— Но я хочу картошки, — заупрямилась Аишани.

Насчет кафе меня никто не предупреждал. Я повернулась к подругам, стараясь не высовывать лицо из капюшона — не столько для защиты от ветра, сколько чтобы скрыть панику в глазах.

— Может, все-таки пойдем к Рошель? Вроде мы к ней собирались.

— Если будешь ныть, лучше вернись в школу, — отрезала Анита.

— Мне вообще по барабану, куда идти, — объявила Рошель, — если мы не будем сворачивать с Вон-роуд.

— А что в ней такого особенного? — поддела ее Джордан. — Тебе здесь как медом намазано.

— Просто мне нравится эта улица, — уклончиво ответила Рошель.

— Почему бы это, интересно?

На Вон-роуд находилась старшая школа, а Рошель встречалась с Крисом Ричардсоном, который учился там в десятом классе. Его знали все девчонки и даже их матери. Он постоянно ввязывался в какие-нибудь неприятности: залезал в чужие дворы, малевал на стенах граффити, хамил копам, проверявшим документы у ребят, которые паслись в парке, около «Макдоналдса» или у автобусной остановки. Но еще Крис с готовностью помогал мамашам донести до двери сумки с продуктами, а бабушкам запросто находил свободное местечко в церкви, причем проделывал все это без единого слова, с хитрой улыбкой до ушей, а самым везучим девочкам мог и подмигнуть из-за спины матери.

«Остерегайся таких парней, — предупреждали нас мамы. — От этих живчиков лучше держаться подальше». А моя мама добавляла: «Таким был и твой папаша. И посмотри, где я теперь».

Крис и Рошель познакомились на дне открытых дверей в старшей школе на Вон-роуд: мои одноклассники пытались понять, стоит ли учиться здесь следующие четыре года, а лично я притворялась, будто сама решаю, где в итоге окажусь. Крис приметил мою подругу в коридоре, схватил за руку и, обняв за талию, притянул к себе. Рошель привыкла к вниманию парней. Она обладала замечательным красновато-смуглым цветом кожи, как у индейцев, и роскошными формами, которые вынуждали водителей притормаживать рядом с ней и вызывали черную зависть других девиц, а жадные взгляды ребят она ловила на себе лет с десяти.

Пока они с Крисом болтали, я делала вид, будто просматриваю заметки, которые велела мне сделать мама; я стояла достаточно далеко, чтобы не мешать им, но достаточно близко, чтобы в экстренном случае Рошель могла быстро повернуться ко мне, и мы с ней, взявшись за руки, гордо удалились бы. Крис принял ее за новенькую из параллельного класса, и только дав ему свой номер телефона, Рошель призналась, что ей на днях исполнилось четырнадцать лет и она учится в восьмом. Он опешил и сразу свалил, даже не попрощавшись. Но тем же вечером подруга сообщила мне по телефону, что он ей все-таки позвонил и они проболтали три часа.

— Только не говори никому, ладно? — попросила она. — Это секрет.

Иногда мы обе представляли, как ей влетит, если ее мама узнает про Криса — а с мамой Рошель были шутки плохи: она наказывала дочь ремнем. Моя же не прибегала к подручным средствам, уверяя, что и голыми руками может отходить меня за милую душу. Если я пыталась представить, как скрываю от мамы бойфренда — если, конечно, на меня хоть кто-нибудь позарится, — то от одной только мысли меня чуть не выворачивало наизнанку, а щеки заранее горели в ожидании удара безжалостной маминой ладони. Когда мне вдруг казалось, что один из ребят на улице мне подмигнул, внутри неуклонно нарастала паника, подобно медленно развивающейся лихорадке, и я даже радовалась, что не слишком сексуальна и мне не нужно, как бедняжке Рошель, хранить всякие опасные секреты.

Мы пересекли дорогу и, толкаясь, ввалились с заснеженной улицы в «Новый Орлеан». В душном зале кафе висел густой чад от фритюра, а гул голосов перемежался звуками стрельбы из парочки игровых автоматов около туалета. Народу было битком. Каждый из четырех угловых столиков занимали подростки: учащиеся старшей школы на Вон-роуд (они оккупировали сразу два стола), наши ребята и ученики еще одной католической школы, имени Фомы Аквинского, расположенной неподалеку от нашей на той же улице.

Рошель оглядела кафе, медленно скользя взглядом по парням в модных мешковатых куртках и меховых шапках-ушанках. Увидев в углу напротив входа Криса, который развалился на диванчике у окна и смеялся вместе с тремя друзьями, она сняла капюшон, откинула волосы и с притворной беспечностью повернулась в другую сторону. Только я заметила ее представление, но не смогла определить, достигло оно цели или нет.

Крис по-прежнему был погружен в болтовню с приятелями, они стукались кулачками и плечами, вопя:

— Респект, чувак! Уважуха! — Но все же его внимание как-то рассеялось; даже не повернув головы, он вроде бы засек наше появление. Правда, не исключено, что он сканировал прибытие любых девчонок, взвешивая варианты. Его друзья, похоже, ничего не замечали. Я знала всех троих: они были рангом пониже Криса, но те, кому не светило свидание с Крисом, вполне могли обратить на них внимание. Это были парни для Аниты, Аишани и Джордан.

Аишани купила большую порцию картошки фри с сыром и нашла свободный столик в середине зала. Мы дружно принялись ковыряться в тарелке пластиковыми вилками, накалывая на них хрустящие кусочки, посыпанные тающим сыром и политые горячей подливой.