Перед самым закрытием дверей в вагон вскочила Аишани Бхакта, длинная коса прыгала у нее за спиной. Аишани была в бейсболке с логотипом «Макдоналдса» и в черно-серой униформе, на плече висел рюкзак «Пума» с завязками — моя давняя мечта. Поезд тронулся и продолжил свой путь на север, а я снова отвернулась к окну, хоть и понимала, что бывшая подруга увидела меня.

— Теперь-то я точно знаю, что ты не собираешься притворяться, будто не замечаешь меня, — произнесла она.

Я повернула к ней голову. Аишани стояла уперев руки в бока и подняв одну бровь. Глаза у нее были усталыми.

— А почему бы нет? — ответила я. — Ты постоянно так делаешь, когда меня видишь.

Аишани села напротив, сняла бейсболку и расплела толстую черную косу.

— Анита говорит, что после переезда в центр ты задрала нос.

— Анита много чего говорит.

— Не ври. Я слыхала, ты выбилась в люди. — Даже спустя столько лет она так и не научилась имитировать акцент тринидадцев. — Рошель только о тебе и болтает, — объяснила она.

Я пожала плечами и ничего не ответила. Все равно это была проверка: Аишани хотела знать, права Анита или нет насчет моего зазнайства.

Я взглянула на ее серебристый бейдж.

— Так ты работаешь здесь, на «Юнион стэйшн»?

— Меня, типа, повысили, — сказала она. — Через пару месяцев буду менеджером.

— Супер.

Она цокнула языком.

— А язвить-то зачем?

— Я правда за тебя рада, Аишани.

— Вот как. — Она откинулась на спинку сиденья, прислонилась затылком к стеклу и тяжело вздохнула. — А я и не врубилась.

— Значит, так и будешь тут работать? — поинтересовалась я. — Когда окончишь школу, — Аишани нахмурилась, а я улыбнулась и объяснила: — Рошель мне про всех рассказывает.

— Я ей когда-нибудь в рог дам. — Бывшая подруга покачала головой: — Я пока сама не знаю, чем займусь после школы.

— Ну, у тебя еще есть время решить.

— Мои родители уже все решили, — скривилась она. — У нас в семье, знаешь ли, никто университетов не кончал.

— Значит, ты будешь первая? — спросила я. — Здорово.

Аишани вытянула ноги и уставилась на носки своих черных кроссовок. Казалось, она хочет провалиться сквозь землю.

— Предлагаю свернуть тему, — буркнула она.

— Ладно.

Мы обе замолчали, а когда поезд отъехал от станции «Сент-Джордж», Аишани закрыла глаза. Я снова отвернулась к окну, рассеянно глядя в черный туннель. Лежащий в кармане джинсов телефон впился мне в бедро, и я села поудобнее.

«Станция „Эглингтон-Уэст“».

Мы выехали на поверхность, и вместо темноты за окном теперь мелькала поросшая изжелта-зеленой травой насыпь и мчащиеся по шоссе машины. Не успела я опомниться, как Аишани очнулась от дремоты, вскочила на ноги, схватилась за вертикальный поручень и крутанулась вокруг него, как мы делали в детстве.

— Идешь?

Поезд остановился.

— В другой раз, — ответила я.

Двери открылись, и Аишани вышла на платформу. — Телефон у меня прежний! — крикнула она.

— Ясно.

«Осторожно, двери закрываются».

Аишани уже поднималась по лестнице, когда поезд тронулся и загрохотал по направлению к станции «Гленкерн». Телефон завибрировал, сообщая о пропущенных звонках — двадцать пять, и все от мамы. Ее настырное упорство меня не удивило, но возмутило до глубины души. Когда она позвонила в двадцать шестой раз, я стиснула в правой руке трубку и прижалась лбом к стеклу. На двадцать девятый раз я ответила.

— Где тебя носит? Ты понимаешь, что я уже собиралась звонить в полицию? Алло! Я убью тебя, Кара! — От тяжелого маминого дыхания у меня перехватило горло, и руки зачесались нажать на отбой. — Ты не имеешь права позволять себе такие выходки! Когда вернешься, я потребую письменного отчета о том, как ты добыла алкоголь, где шлялась вместо школы и с кем. Мне нужен полный список имен. Ты меня поняла? Даже если ты ходишь в их школу, ты им не ровня. Ты должна быть лучше их, Кара. — В ее голосе слышалась небывалая дрожь, не от гнева и не от расстройства. Маму мучило чувство, которое она всегда умело от меня скрывала: страх. — Ты слышишь меня?

— Слышу, — ответила я.

— Немедленно домой!

5

Я отключилась только после того, как она положила трубку. Поезд остановился на станции «Лоуренс-Уэст». На противоположных путях стоял с открытыми дверями состав, направляющийся на юг. Мальчик в белой рубашке дергал маму за рукав:

— Почему мы так долго не едем?

Я бы успела. Стоило сейчас вскочить и перебежать платформу, и я бы успела запрыгнуть в обратный поезд и поехать назад в центр, домой. Но я не шевелилась, глядя в окно на открытые двери, на пассажиров, набившихся в вагон, раздраженных и нетерпеливых. Я не отрывала от них взгляда, даже когда мой поезд тронулся, отошел от «Лоуренс-Уэст» и покатил к следующей остановке. А я так и сидела, уставившись в ту же точку, где раньше были открытые двери.

Жареный плантан

1

Бабушка звонит нам пятый раз за неделю и бессвязно пересказывает на автоответчик свой сон, в котором видела «пташку». Мама распахивает глаза и посылает меня к ней домой узнать подробности; со снами не шутят. Если человеку приснился кто-то из членов семьи, то он обязан сообщить об этом, иначе навлечет на родственника беду. Но когда я выхожу через турникеты из метро, ноги несут меня в другую сторону, не к бабушкиному дому и даже не в ее квартал. Перспектива выслушивать невнятную болтовню о пророческой силе снов пригвождает меня к Эглингтон-Уэст. Меня завораживает одновременно знакомый и чужой район, в котором я когда-то жила и где не бывала уже два года, с семнадцати лет.

Здесь ничего не изменилось.

Оживленные улицы по-прежнему никогда не отдыхают, никогда не погружаются в тишину. Выхлопные газы полностью вытесняют свежий воздух, из пролетающих мимо машин грохочет регги или сока с такими агрессивными басами, что я ощущаю вибрацию под ногами. Я смотрю строго вперед и быстро миную витрины магазинов, возле которых парни, как обычно, играют в кости и цепляют девчонок, подбираясь и воздерживаясь от улюлюканья только в тех случаях, когда мимо шествуют матери или тетушки из церкви.

Я заворачиваю в кафе, где играет рутс-регги для стариков, беру курицу с рисом по-ямайски и устраиваюсь у окна, разглядывая прохожих и стучащих костяшками домино мужчин, которые сидят на ящиках и смеются над своими тупыми шутками. Может, мимо случайно пройдет Рошель? Я сто лет не разговаривала с подругами детства, но с Рошель мы поддерживали отношения дольше других. Последний раз мы поздравили друг друга с поступлением в университет, с началом новой жизни, а потом уже забывали делиться свежими впечатлениями. Я даже не знаю, живет ли она еще на Хоупвелл-авеню или переехала поближе к кампусу, но от возможности увидеть ее приятно волнуюсь.

Маме я говорю, что у бабушки мне не открыли дверь. Она замечает мне, что после выхода на пенсию ее мать почти всегда дома, потом звонит сама бабушка, уверяя, что никто не приходил, но я все равно продолжаю настаивать на своей лжи. После шестого сообщения бабушки на автоответчике мама снова посылает меня к ней.

2

Когда я училась в начальной школе, по воскресеньям мама отправляла меня к бабушке, чтобы та сводила меня в церковь. Мама с трудом натягивала на меня бархатное или атласное платье и, усаживая на диван, чтобы надеть колготки, говорила:

— Веди себя прилично, тебе понятно?

— Да, мама.

— Яне шучу, Кара. Если бабушка пожалуется, что ты грубишь, я тебя отшлепаю. Ясно?

Я кивала.

— Хорошо. Тогда поцелуй меня.

Мы с мамой тогда обитали на Белгрейвия-авеню, а бабушка жила на соседней Уитмор-авеню, и мы обычно встречались с ней на веранде ее коттеджа в половине восьмого утра. Сдав меня с рук на руки бабушке и едва кивнув ей одновременно и в знак приветствия, и в знак прощания, мама возвращалась домой спать. Она часто говорила, что может полноценно отдохнуть только по воскресеньям; что учеба, работа в офисе и визиты в школу безжалостно съедают ее жизнь, а по вечерам к ней пристаю я, требуя внимания и отбирая остатки сил. Поэтому в воскресенье ей необходимо прийти в себя — еще одна причина, почему я должна слушаться бабушку.