— Увидимся, — пообещал я.

Я застал ее еще живой. И первые слова ее были:

— А вы на Лешу похожи. Я боялась, что вы не откликнетесь. Спасибо вам! Не послушалась я Лёшу. Неудобно было, как-то самой, в жены напрашиваться. Не заведено это у нас. Решила сама оставшуюся жизнь прожить. Переехала в этот поселок. И вот теперь Лешка к себе зовет. Не хочу я, что б Таня, как мы с Лешей, воспитывалась в детдоме. Не хочу! Не хочу! — тихо, едва слышно, сказала она и замолчала, с надеждой глядя на меня.

У нее уже не было сил уговаривать меня. Но ее глаза молили. Они ждали моего ответа. И я сказал:

— Я заберу Таню. Она будет мне дочкой.

— Спасибо, — сказала она, — спасибо…. Таня знает про вас. Скажите, что вы — Философ! И она вас узнает…. Вера Анатольевна поможет оформить все документы, — ее глаза стали влажными, и слезинки поползли по щекам. Она попыталась рукой вытереть их, но рука не послушалась и только вздрогнула, приподнявшись над одеялом. — Спасибо, — еще раз прошептали ее губы.

Вечером ее не стало.

Ночным автобусом я вернулся в местечко. Водитель автобуса, двигаясь по поселку, объявлял известные местным остановки:

— Почта, райком, магазин, больница.

Возле больницы я вышел. И почему-то решил не искать гостиницы, а зайти туда. На удивление мне, главврач все еще был на месте. Я рассказал ему все. А потом он повел меня к себе ночевать. Был он старым холостяком, жил в пристройке к больнице. Почти всю ночь мы сидели с ним, и пили медицинский спирт, чуть-чуть разведенный водой, закусывали луком, обильно посыпая его солью и запивали сырыми яйцами, которые ему привез брат из ближайшей деревни. И говорили.

— Хорошая женщина была. И умная, и красивая. В одном человеке — это редко совмещается. Вот Вера Анатольевна у нас — умная баба! Прокурор! Пока ушами видишь — хороша! А как глазами увидишь — испугаешься. Правда, муж у нее такой же. Но председатель нашего поселкового совета. Такова жизнь, как любят говорить умные люди….

— Такова, — согласился я.

— Когда Настасья Ивановна к нам приехала, я на ее глаз положил, — вернулся к прежнему разговору доктор, — даже согласен был на холостяцкую жизнь крест положить. Но не вышло. Правда. Наверное, возрастом не подошел. Но она даже нашему красавцу Рентгенологу от ворот поворот дала. А все женщины у нас по нем млеют. Она вообще ни с кем. Все своего Лешу вспоминала. Он и в правду, красавец был? — спросил он, с любопытством поглядев на меня.

Я пожал плечами, и почему-то вспомнил Канта:

— Моральные принципы независимы от моральных доводов, красота вещь относительная, — сказал я, — если ты кого-то любишь, он для тебя красив.

— И вправду, ты философ, — заметил главврач. — Это придает мне надежду, что и я для кого-то Муслим Магомаев.

— Для кого-то, — согласился я.

— А ты женат? — доктор с хитринкой посмотрел на меня.

— Да, — сказал я.

— А дети у тебя есть?

— Есть.

— А жена твоя не будет против того, что ты удочеришь Таню? Ты с ней обговорил это дело?

— Обговорил, — первый раз в жизни соврал я.

Сказал я это, как-то неуверенно, и доктор заметил это.

— Смотри, а то жены очень щепетильны в этом вопросе. Будет всю жизнь думать, что дитя от любовницы! Вот если бы жена тебе привезла дитя неизвестно от кого, ты бы сразу подумал, что от любовника? Или нет?

— Нет, — уверенно сказал я.

…Хотя Таня и была на год старше Мотика, но выглядела ровесницей. Увидев меня впервые, она настороженно посмотрела на меня, и почему-то спряталась за более смелую подружку. И тогда я сказал, что я Философ. И в ту же секунду она бросилась ко мне:

— Папа!

Я подхватил ее на руки. Она прижалась к моей небритой щеке. И заплакала. А потом, повернулась к дочке прокурорши и гордо сказала:

— А ты говорила, что Философ не приедет. Мама сказала, что он приедет! И он приехал! Мама никогда не обманывает!

— Не обманывает, — подтвердил я.

— У меня папа Философ, а у тебя папа Ваня! — гордо заявила она подружке, а потом попросила: — Папа, а можно я тебя буду называть, как мама, просто Философ?

— Можно, — сказал я.

Так она меня называет, и по сей день. Всех это очень удивляет. Сначала только она меня так называла, а потом и Мотю приучила к этому. И даже Роза иногда забудется и вместо Эмки зовет меня Фил. Звучит по-американски.

Все документы на удочерение оформили быстро, как говорится, вся власть в руках народа. Чтобы не было и дальше канители, исправили ей и отчество, и в выданном новом свидетельстве о рождении по случаю потери старого, записали, что отец я.

— Ну, что? — сказал сверчок, разбудивший меня среди ночи в поезде Калуга-Москва, — я же тебе говорил, что обещание мамы ты исполнишь, и второго ребенка назовешь в честь дяди Теодора. Из Теодора прекрасное имя для девочки Таня. Мама твоя будет рада. Как говорят цадики, ба едн умглык из ойх фаран глык!^[5]

— Папа Философ, что ты сам с собой разговариваешь во сне, — перебивает наш разговор проснувшаяся Таня.

— Это у философов бывает, — говорю я. — Спи!

3

Сколько домов пройдено,

Сколько пройдено стран,

Каждый дом — своя родина,

Свой океан. Иосиф Уткин

А потом началась Америка. Закружился, завертелся еврейский народ, и потянулись, как стаи птиц к югу, еврейские караваны в Америку. Чуть ли не у всех нашлись там родственники близкие, далекие, третья вода на киселе, четвертая бабушка восьмого дяди, как говорит реб Гиля. Нашелся и у моего папы двоюродный брат троюродной тети, которого мы превратили в родного брата по дедушке. Поехали и мы. На таможне в Москве, пограничник долго удивлялся нашим малышам и не верил, что они не близнецы.

— Одно лицо, — говорит. — Только по писькам можно отличить! И бывает же такое! А в документах написано, что не близнецы!

Дальше можно и не рассказывать. Прошли все, как и все. Всякого хватало в жизни. На то, она и жизнь. Как говорил еще Шолом-Алейхем, дэм мэншнс лэбн из ви а ярид! Человеческая жизнь, как базар! Всего хватает! Но одну историю в конце хочется вам рассказать, мистер Баскин.

Двадцать лет прошло в Америке, как один день. Танечка врачом стала, а Мотя у нас адвокат. Слава Богу, внуки уже есть! Что еще в Америке надо? Я маленький бизнес имею, копейка капает, жизнь идет. Роза в Еврейском центре работает, помогает старикам нашим документы всякие оформлять. В общем, как говорит реб Гиля, живи и радуйся!

И вот вчера приходит Роза с работы и сверкает, как новая люстра. По лицу вижу, что ей не терпится мне что-то рассказать. Но жду. Вопросы не задаю. Покрутилась на кухне. Ужин приготовила. Зовет к столу. И не успел я к блинчикам прикоснуться, как говорит:

— Эмма, ты знаешь, кто сегодня ко мне на консультацию приходил? — и хитро смотри на меня.

И тут мне сверчок на ухо шепчет:

— Он.

Ну, я и говорю:

— Он!

Она на меня глаза вытаращила:

— Откуда ты знаешь? Только не говори, что сверчок подсказал! Я от этих разговоров с ума могу сойти!

И я решил ее успокоить:

— Просто так сказал. Есть же только два варианта: Он или Она. Я выбрал Он.

— Так ты не знаешь, кто Он?

— Не знаю, — говорю.

— Ну, — она на пару секунд замолчала, подбирая слово, что бы меня не обидеть, потом сказала, — мой старый знакомый с Молодечно! — и тут же, не дав мне вставить вопрос, не останавливаясь, пояснила: — Он меня не узнал! Представляешь, не узнал! Ты думаешь, я так изменилась?

— Я думаю о другом, — неожиданно для нее, сказал я, — я думаю, а хотелось ли тебе, что бы Он тебя узнал?

— Хотелось! — как всегда честно, призналась она.

Вот такая история. Как говорили у нас в Краснополье, «жыцце, што воуна, як нi круцi, а выпрастаецца усяроуна». Жизнь, как шерстенная нить, как ее не закручивай, а все равно выпрямится!

notes