Annotation

Марат Баскин

1

2

3

notes

1

2

3

4

5

Марат Баскин

СВЕРЧОК ЗА ПЕЧКОЙ

_{Маленькая сентиментальная повесть}

1

Это, правда, давнее,

Но и о давнем

Не умолчишь… Иосиф Уткин

Я вам скажу, мистер Баскин, вся жизнь — это большая дорога. И не имеет никакого значения, носишься ли ты по миру, или сидишь в своем Краснополье, и читаешь всю жизнь а бихул, книжку. Как говорил ваш дедушка, умный человек в Краснополье, ин вос фар а вэг дэр мэнч вил гэйн, фирт им Гот!^[1] И имею я ввиду, конечно, не просто дорогу, а жизнь. Вот я из нашего местечка никогда никуда по своей воле не уезжал. А пришлось. До Америки доехал! Как говорил Шолом-Алейхем, у кого скрипач на крыше играет, а у кого сверчок за печкой! Шпилн дэ грилн, играют сверчки! Так вот этот грил всегда со мной, куда бы я ни подался в жизни. Вот сейчас разговариваю с вами, и слышу, как он сверчит. Такая моя дорога. И еще хочу добавить, что это не просто сверчок, а еврейский сверчок. У него свои еврейские заходы. Реб Гриля, как я его зову.

А началась дорога, как у всех, с рождения. И с имени. Долго мне выбирали имя. Папа был из простых, из бологолов, и имя мне хотел простое: Марк, Мордухай. В его роду это имя передавалось со времен Есфирь, как говорил папа. Вот, как вас назвали. А мама была из ихэс, знатного рода, в их семье были провизоры, адвокаты и вообще неизвестно как они попали в Краснополье. И она решила назвать меня Эммануилом. И кем вы думаете, меня назвали? Конечно, Эммочкой! Вот как назвали, Гриля и зацокал.

Сверчок на печке спал, а я возле печки. Папа сделал козлы из березы, положил на них доски, матрас мама пошила из старой занавески, и в него сено положили. А подушку бабушка принесла. Она три года гусиный пух для нее собирала: гусей у нас только на пасху покупали.

— Приданное, для Эммочки, будет, — говорит. Как будто я не будущий жених, а будущая невеста.

Натерпелся я с этим именем в детстве изрядно. На нашей улице были три девочки Эммочки! И я четвертой стал. Да, что говорить, когда даже моэл, человек, который делает обрезания, шутил, что Эммочка очень красивая девочка! Вы спросите, откуда я это знаю, и я не буду вам майсу придумывать, что папа рассказал! Знаю и все. Гриля сказал.

Правда, в армии меня Эммочкой не звали. А звали Философом. Командир нашего стройбата, молодой лейтенант, почти наш ровесник, сказал, что философ такой был Иммануил Кант! Немецкий. Но этим меня не попрекали. А Философ хорошее имя. От этого имени меня на философию потянула. Я даже в библиотеке книжку Канта нашел. Библиотекарша на меня глаза вытаращила. «Критика практического разума»! Читали такое? Я ее от корки до корки осилил. Все помню. А столько лет прошло.… Поступай так, как бы ты мог пожелать, чтобы поступали все! Хорошо, если бы все так поступали. Но.… Размечтался я тогда поступить после армии в университет, и стать настоящим философом. Философствую и служу. Тут приходит от мамы письмо: меня женили! Не в прямом смысле, а в еврейском. Устроили шидех. Без меня решили на ком мне жениться. А шидех из ви, а лэйтэр, аз мэ штэлт им крум, крыхт мэн аруф, как говорит Гриля. Женитьба, как лестница, если криво поставишь, так легко слетишь. Приехала к дяде Берлу, нашему соседу двоюродная сестра Бэла с Молодечно. Вы слышали о таком городе? Ах, вы там работали. Тогда мне легче вам объяснить. Тетя Бэла работала там, в музыкальном училище и имела дочку на выданье. И искала ей жениха по всему свету, в смысле объезжая всех родственником. И я подошел. Ей очень понравилась, что моя мама работает в аптеке, а мамин брат в Киеве адвокат. А маме понравилось, что у нее мама музыкантша, и она сама музыкантша, а папа какой-то главный в городском отделе культуры. Мама показала мою фотографию с автоматом и в пилотке у знамени полка, а моя будущая теща семейный снимок, на котором Розочка исполняла арию Кармен из оперы Бизе. В пять лет. В общем, вундеркинд! И пошла история. Мама мне пишет, я ей пишу.

Осталось несколько месяцев до дембеля. Все ждут, когда я приеду. И приехал. Взрыв на Чернобыле. И наш стройбат туда. Ликвидировать аварию. Отправили нас туда в первый день, когда еще радио молчала. В верхах совещались, а мы работали.

Через два месяца все получили свою дозу. И оказались в госпитале под Москвой. Я с командиром в одной палате. Он уходил в иной мир, и ему хотелось поговорить. Мне сказали, что у меня не будет детей, и мне тоже хотелось поговорить. И мы говорили. Однажды среди ночи, он сказал:

— Слушай, философ, женись на моей бабе! И вырасти мою дочку. Боюсь, возьмет она какого-нибудь дурака и не будет Танюше житья. А вы евреи — добрые люди. И Насте будет хорошо и Танюшке.

— О чем ты говоришь? — от неожиданности предложения, я буквально задохнулся.

— Что думаю, то и говорю, — сказал командир. — Не думай, что я тебе старуху подкидываю. Она твоя одногодка. Красивая. Врач.

— Не трепись, командир, — сказал я, закусив губу, — проживешь еще много лет, и на свадьбе своей Танюшки погуляешь! И внуков побалуешь!

— Философ, не философствуй! На жизнь надо смотреть трезво, как говорил твой Кант Иммануил! — оборвал меня командир. — У тебя детей все равно не будет. И моя Таня будет тебе дочкой! Я ее еще не видел. Но Настя пишет, что она, белокурая, как она! Скажешь, что в жену пошла! Такое, не редкость!

— О чем ты говоришь, — возмущался я. — Вбил себе в голову, неизвестно что, и мне голову морочишь! Жить ты будешь! Долго и счастливо! Я слушать не хочу твои разговоры! Поворачиваюсь на бок и сплю! — И я демонстративно отвернулся к стенке.

— Мало мне осталось, и поэтому я тебе спать не дам, — сказал командир. — Послушай меня! Хорошо, пусть ты прав и я буду жить долго и весело! Но если будет по-другому, дай мне слово, что не оставишь моих! Мы с Настей из одного детдома. У нас воспитательницей была Клара Моисеевна, еврейка. Мы ее как маму вспоминаем. Так что Настя против еврея не будет. Насчет этого не думай! И дочка еще меня не видела. Она будет думать, что ты ее папа!

И тут меня взорвало. Я решил защищаться нападением.

— Она что у тебя крепостная, в рабстве, что ты распоряжаешься ее судьбой?! И если тебе очень хочется, то я обещаю, что буду помогать им! А уж как она дальше жить будет, ее дело, а не твое, товарищ лейтенант! Дошло?

— Не дошло, — сказал он. — Не в деньгах дело! Ей нужен муж, а Танюшке папа! И то, что я тебе сказал, я ей написал, тебя не спрашивая! И написал ей адрес твоих родителей! Я когда-то благодарность им писал от лица командования. Он у тебя простой. Как у Чехова. На деревню, дедушке. И я его запомнил. Так что, она тебя найдет!

Хотел я его послать подальше, но тут под ухом реб Гриля зацокал, не знаю, откуда он вылез:

— Швайг, швайг, швайг! Молчи, молчи, молчи! — и я промолчал.

Пусть лейтенант думает, что все так и будет. Может ему от этого легче станет.

После этой ночи, мы больше об этом с командиром не говорили. Через неделю меня выписали и начистую демобилизовали. А лейтенант остался в госпитале. Я попрощался с ним, сказал, что мы обязательно встретимся, он махнул безнадежно рукой, и, когда я уже оказался почти у дверей, остановил меня:

— А ты не забудь про мою просьбу, философ!

Я едва, машинально, не спросил:

— Про какую просьбу?

Но не спросил. Ибо сверчок опять зацокал над ухом. И я кивнул.

Доктор, выписывая мне документы, посмотрев на мой удрученный вид, похлопал меня по плечу и, заговорщицки, подмигнул:

— Считай, что тебе повезло, по сравнению с другими! Из вашего батальона единицы выпишутся отсюда. Так что живи за себя и за того парня, как в песне поется. Не переживай, солдат! Можешь теперь гулять с бабами спокойно — детей не будет! И побольше пей вино — вымывает радиацию! И голове веселей! — и добавил: — Жизнь, что-то забирает, а что-то дает!