– Ну так? – кивнул бородой Мороз.

– Я остаюсь, – повторил Сенька.

– Так, значит? Ну с Богом! – Мороз бросил канистру в «Буханку». – Препятствовать не вправе.

Какое-то время Юля недвижно смотрела своими удивительными каштанами, затем покачала головой и отвернулась тоже. Не чувствуя ничего, – Сенька развернулся и пошёл на переправу.

Всё тот же смурной лодочник сидел у мотора – с никаким лицом под никаким небом: только ледяной бледный ветер сёк по лицу.

– А холодно здесь зимой? – спросил Сенька, перекрикивая мотор.

Лодочник как бы задумался.

– Сиверко! – ответил он. – А ты плотить будеш иль опять займовать?

– Займовать, займовать! Универ башляет. – Он всматривался в приближающуюся гнилую пристань.

На мельницу он не пошёл (ноги ныли о пощаде), – а последовал прямо в дом. Там, возле умывальника стояла, мыла посуду – в платье жар-птицы – Соня.

– Привет, – проговорил Сеня, прислонясь щекой к косяку.

– Како́ва жизнь? – улыбнулась она. – Кую знатно наши кикимыры тя стретили?

– Это было достаточно жёстко…

– А неча вопросовама доса́дить.

– Да я как-то даже и не успел. – Он покрутил головой, похрустел шеей. – А где Любовь Маринишна?

– Мамка к грибам-волнухам ушла.

– Собирать?

– Советать. На целой вецёр ушла.

Без перехода – Соня бросила тарелку и схватила Сеньку мокрой рукой – быстро-быстро, она повлекла его, но не по лесам-болотам – в кровать: бросила на перину и обвила неизбежным поцелуем. Угрюмый тусклый огнь желанья тлел за закрытыми глазами – утаскивая в этот космический поцелуй, в котором сливались все когда-либо любившие друг друга, снова и снова, с той же болезненной остротой и сладкой мукой переживавшие одно и то же недосягаемое, недостижимое.

– У тибя тоцьно вопрософ нема? – прошептала она на ухо и тут же откинулась на спину.

Сенька смотрел, не отрываясь: лицо неестественно перетекало тысячей выражений, как лист, в ускоренной съёмке свядающий и воспрядающий: её белое тело было гладким как кости, рёбра яростно дышали, а размётанные рыжие волосы – казалось, давно сгнили… Глаза её были похожи на глаза, губы были похожи на губы – и эта плотоядная улыбка в одну десну, зелёный прожирающий взгляд глаза в глаза, раздвинутые груди, эдемский кустик пониже живота – всё это валялось, будто брошенное наземь: Сеня завис в нерешимости, но тут она распахнула ноги, как дорогу в ад, – он зажмурился и сдался.

Не успел Сеня прийти в себя, как Соня уже накинула платье жар-птицы и пошла домывать посуду. Он посидел, сгорбившись, на кровати, затем оделся, подошёл к Соне и поцеловал сзади в шею.

– Не супонь. Уходи луце.

– В смысле?

– Мне доцька нужна, а ты не нужон, – сказала она: бросила тряпку в раковину, подхватила ведро и пошла во двор.

Сенька стал как немой. Тут же бросился догонять.

– Но я люблю тебя! – говорил он каким-то глупым, извиняющимся голосом.

– Да пошшо мне ты? – И вылила ведро у забора.

Тут Сенька кинулся ей в ноги: ткнувшись в грязь, он держал её за лодыжки и не отпускал:

– Пожалуйста, не надо! Я люблю тебя! – лепетал он ничтожно.

Соня посмотрела свысока и проговорила довольная:

– А цего. Оставайси. Можот, полезны будёшь.

Как заведённый, как намагниченный – Сенька вставал с утра и копал им грядки, носил воду, кормил кур, вывозил навоз, мыл посуду. Любовника Соня не слишком жаловала – изредка позволяла себя обнять или поцеловать в щёчку. А Сеня ходил – овощ на побегушках – и никакой монографии уже не писал (ведьмачьими секретами с ним никто не делился – так, травкам каким-то научат и хватит).

Под самый конец лета (живот у Сони уже был несомненный), когда зарядили бронебойные ливни – к ним шибко постучались. В армейском дождевике, с заиндевелой бородой – стоял Александр Викторович Мороз.

– Ну здрасьте-здрасьте. – Кланяясь перед косяком, он вошёл (с дождевика льёт). Заметил Сеню. – И тебе привет! Совсем зарос парень!

Не обращая внимания, Сеня пялился на Соню бессмысленным, тупым взглядом. А та – с полотенцем и чашкой – что-то очень внимательно смотрела на Мороза.

– Цяй есь, – сказала бабка, насупив беззубый рот.

– Не откажусь, – улыбнулся Мороз чернявыми глазами.

Он снял дождевик, прошёл в комнату и бухнулся за стол.

– Дошшь сильны-то, – сказала Соня.

Мороз ухмыльнулся:

– Вы, ведьмы, – люди профессиональные. Сами знаете, не о погоде я говорить пришёл.

– Дак говори. – Бабка резко поставила кружку.

– Серафима Петровна, которую вы вернули этой весной, – Мороз хлебнул прожигающего чаю, – была утопленница. Она нарушила закон и ушла без спросу. Мама Всех Мам была оч-чень недовольна.

Соня бросила своё полотенчико:

– А намо тожо назольно было! Она нам тайну росту груш тако и не рассказала!

– Груш?? – Мороз посмотрел и расхохотался так, что на кухне сразу весело стало. – Из-за груш в такую петлю забираться? ревенанта тащить без разрешения?? Да там землетрясения были, медведи выходили! Буянила Мама, ух буянила!

– Лешшой! Да нам-то цьто! – прошамкала бабка, глядя с почти уже ненавистью.

– А то, что я – как человек со стороны – могу вас помирить. В противном случае, в земле лежать будет мало приятного, сами знаете, что Мама устроит.

– Дак помири! – Соня зыкнула.

Мороз налёг на стол и уставился хитро, с щуринкой:

– Я-то помирю. Но вы мне для начала студента верните. Родные там совсем парня обыскались.

– Забирай. Эко егоза моя балова́ла, а мне пошшо.

– Да и мне ужо без нужны, – сказала Соня (и живот погладила). – Ты с Мамой Мам помири!

– По рукам.

В один мах Мороз допил горяченную кружку и тяжко встал:

– Ну давай, Арсений, пошли.

Тот не шевельнулся.

– Да пошли ты! – он схватил его за плечо. – Всё равно ребёнка тебе даже подержать не дадут. До свиданья!

Ливень сник – допада́ли последние капли: на взрытую грязью дорожку вышел туман, где-то кукушка заладила. Без комаров, без дождя, воздух был свеж как хорошо проведённый вечер. А Сенька смотрел по белёсым сторонам и что-то постепенно понимал… Он видел как там, на горизонте, огромным комом ёжатся сердитые хвои, в гладь озера смотрится усталое небо, и крепкая отеческая рука держит его за плечо, не отпускает.

– Ты, парень, не ссы, – Мороз говорил. – Сам молодой был – дров наломал порядочно. Это ты ещё, можно сказать, легко отделался, вот я… Ну ничего, вернёмся в Архангельск, нормальную невесту тебе найдём…

А Сенька мутно переставлял ноги, глядя в землю бессмысленно.

Не нужна была ему нормальная невеста.

Русский мужик (воспетый)

Нежданно-негаданно – вдруг: упало задание от шефа:

«Сём, привет. Тут опять социалочка на подъёме, нам перед выборами инфоповод хороший. Сделай, плиз, статью про русского мужика. Жанр любой, объём 5к знаков, дедлайн – неделя.

С уважением,

Главред “Сельпо-Инфо”

Попов Н.Г.»

Сёма сидел с перепоя, недосыпа, недоеда – где-то на лавочке Калуги, в одних клетчатых трусах (последнее что он помнил – Курский вокзал), сидел и мёрз на вполне осеннем уже ветру, смотрел в экранчик телефона, удивляясь как его не украли (вместе с карточкой и паспортом сложили извиняющейся стопочкой): сидел, смотрел в телефон и думал: ё-моё!..

Первым делом – запросил командировочные и пошёл в секонд-хэнд штаны с футболкой купить хоть что ли (по пути до сэконда познакомился с ментами, которые взяли у него интервью), а заодно ботинки (хотел ещё сигарет купить, но Сёма вроде как бросил; удержался из последних сил!). Расспросил, между тем, у женщины на кассе про русского мужика.

– Не видала, – говорит.

– Да вон же мужской отдел у вас. Ни одного, что ли, не приходило?

– Ни одного, – ответила продавщица и губу набила.

Футболку и джинсы напялив, отправился Сёма к ближайшим новостройкам: на КПП сказался работником и прошёл прямиком на объект. Мимо бытовок и возни КАМАЗов, в бетонный гроб по лестнице залетает – спрашивает: