Боб приобрел опасную привычку читать запоем, ему трудно было предположить, что тем самым он создает для себя вымышленный виртуальный мир, при столкновении с которым реальность может принести ему жестокие разочарования. Они читал все – художественные произведения, преимущественно исторические романы, биографии великих людей, не чурался научно-популярной литературы, из экономии времени незаслуженно пренебрегая поэзией. В результате Боб прочел великое множество разных книг, это наполнило его голову бесчисленными мыслями и идеями, они будоражили его воображение, и смутными желаниями, которым он иногда даже не мог дать достойного словесного оформления.

Время от времени в нем просыпалась непреодолимая тяга к мистике, астрологии и теологии. Его заинтриговала переводная книга неизвестного автора из далекой России, повествовавшая о человеческих существах и негуманоидах, о сущности и личности, о Любви и эгоизме, о Золотом веке человечества и Эре обмана, лжи и коварства, о столковении цивилизаций, – человеческой и машинной. Некто так и не назвавший себя внутри бесцеремонно вмешался в увлекательное интеллектуально-эмоциональное приключение, запущенное чтением и стал неловко и грубо обрывать возникающие полезные медитации, создавать противоречивые движения мысли, тормозить процесс усвоения, неумело опровергать волшебные тезисы, а Боб неожиданно для себя самого с этим некто вяло, но с готовностью и удовольствием время от времени солидаризировался и даже отождествился.

Болезненная застенчивость быстро сделала Боба замкнутым, а в его душе что-то медленно созревало, он и сам не смог бы объяснить, что именно. Боб вдруг озаботился о собственном личностном росте, ни больше, ни меньше. Время от времени и все чаще оная личность удивляла его самого: он совершал нерациональные, даже бессмысленные поступки, мотив которых впоследствии никак не мог объяснить даже самому себе.

Роберт Озерок не был махровым эгоистом в общепринятом смысле этого слова. Он не был чрезмерно жаден до денег, удовольствий, социального статуса, власти или иных благ. Впрочем, и о себе забывать он был не склонен. Его достаточно трудно было обвинить в зависти, по крайней мере, осознаваемой или движущей поступками. Еще в меньшей степени ему было несвойственно занудство, он не позволял себе утомлять окружающих бесконечными жалобами на неудачи, болезни, несправедливость или что-нибудь иное. Боб не позволял себе вступать в конфликты, тем более длительные и затяжные. Был иногда обидчив, раздражителен, но это вполне компенсировала отходчивость. Если только излишне скрытен и замкнут.

Слабое место его заключалось в том, что он старался обратить на себя внимание. В семейном кругу самый простой способ сделать это – с энтузиазмом браться за все – за любое общее или чужое дело. Похоже, семейный эгрегор выбрал Боба в качестве семейного «раба» и требовал от него сначала мелких услуг, потом все более значительных свершений, и наконец, настоящих подвигов. Очень скоро ближайшие родственники и друзья стали ласково называть его «волшебной палочкой», а в особо сложных случаях – «палочкой-выручалочкой».

Все объяснялось очень просто: в основе душевных устремлений Боба постоянно тлело, а иногда ярко вспыхивало желание оградить от неприятностей всех, до кого только он мог дотянуться, и прежде всего, ближайших родственников, – пусть даже в ущерб собственным интересам. Облагодетельствовать и не просить за это награды – вот был его окончательный выбор практически в любой ситуации. И Боб не мог сколько-нибудь ограничить разумными рамками свое желание пестовать и оберегать других. На первый взгляд, это было поведение святого. Вот только не всем оказалась приятна эта плотная опека и навязчивое проявление дружеского участия. Даже самые близкие люди, в конце концов, уставали от каждодневной заботы и даже позволяли себе немного пострадать, поскольку, избавляя их от необходимости все делать самостоятельно, Боб доходил до того, что лишал их возможности проявлять хоть какую-нибудь активность. А значит, рано или поздно он слышал упреки и даже обвинения, какими бы беспочвенными они ему ни казались. Эти обвинения наносили беспощадный удар по уверенности Боба в том, что самопожертвование способно принести достойные плоды благодарности, на что, собственно, он и рассчитывал. В результате вместо удовлетворения благодетель страдал от жестокого разочарования. Под знаком этого тяжелого противоречия протекала вся сознательная жизнь доброго Боба.

Эго Роберта Озерока вело весьма хитроумную политику. Оно потворствовало, даже провоцировало своего носителя на многочисленные «добрые дела» для других людей и, не получая в ответ даже благодарности, медленно и неуклонно накапливало обиду. Природная гибкость и сообразительность в сочетании с развитым воображением позволяло Бобу легко и быстро осваивать новые трудовые навыки и умения в равной степени практического или умозрительного свойства. Собственную объективную оценку складывающихся социальных взаимодействия Боб легкомысленно откладывал «на потом».

Самое большое беспокойство, которое довольно быстро и без помех перешло в омерзение, вызывал его младший братишка Стивен. Стиви трудно было концентрироваться более трех минут на чем бы то ни было, кроме отравления существования окружающим. Сначала дикими несвоеврененными воплями, потом глупыми, но от этого не менее едкими замечаниями по поводу и без повода, бесконечными и бессмысленными жалобами на все и вся, а потом и фрондеро-диверсионными поступками, за которые его почему-то никто и не собирался наказывать. Взрослые пытались во всем обвинить Боба, как старшего брата, который единолично отвечает за все происходящее в их детском микро-коллективе. По мере взросления эти парадоксальные способности младшенького приобретали все более изощрено-садистский формат. Бобу, как старшему брату, постоянно приходилось по поручению маменьки Герды укладывать младшенького спать, отводить в школу, помогать делать уроки, защищать от драчливых одноклассников, с течением времени решать за него все более сложные жизненные задачи и вытаскивать из самых разных передряг, в которые тот имел неприятное свойств триумфально попадать. А если быть точным – вляпываться по самые уши.

При всем при этом папенька Гилберт, непродолжительные моменты появления в семье, бескомпромиссно называл Боба «вещью в себе», критиковал его за недостаток общительности, неуверенность в своих силах, постоянное беспокойство, веру в приметы и даже фатализм. Ему оказалось недоступно понимане того, что его сын Боб обладают чрезвычайно тонкой душевной организацией, что его лучше не тревожить и не беспокоить по мелочам.

После окончания университета Роберт Озерок поступил на работу в крупное консалтинговое бюро, специализировавшееся на управлении проектами. Он быстро освоил порученный участок и стал постепенно знакомиться со смежными. Через два года он в совершенстве владел всеми необходимыми навыками и умениями, ему были знакомы все уровни исполнительской иерархии, Боб невольно стал неформальным центром внутрикорпоративного консультирования. Теперь ему доверяли руководство временными рабочими группами.

Сколько Боб себя помнил, на него всегда оказывала сильнейшее давление среда, – в том смысле, что отчетливо и демонстративно ограничивала его инициативу. С детства он воспитывался в условиях строгих ограничений – жесткое пеленание, не бери в рот этого, не делай то, не трогай того, не ходи туда, не дружи с тем, делай так и только так, и только после этого. Строгие правила царили и в университете.

Хуже того, в один прекрасный момент Боб вдруг обнаружил, что среда в лице лучших ее представителей проникла внутрь него самого и теперь пыталась управлять им изнутри и отравлять ему жизнь. Как только он захотел записаться в боксерский клуб, кто-то внутри злобно заверещал: «Ты хорошо подумал? Тебе же вышибут последние мозги. А ты и так не блещешь сообразительностью. Опомнись! Найди себе более интеллектуальное развлечение».