Приблизившись к Буше, Ги тихо сказал:

— Я заплачу вам в два раза больше, если вы скажете, что картина не получилась и вы нарисуете новую.

Буше, скрыв удивление, продолжал рисовать. Спустя мгновение он снял портрет с мольберта и положил его лицом вниз на стоявший позади него стол.

— Нет, мадемуазель. Умоляю вас, не двигайтесь. Я недоволен этим наброском и прошу вас позволить мне сделать еще один. Маркиз, наверное, нужен более обычный фон? Я обращаюсь к вам как к знатоку.

Буше многозначительно улыбнулся Ги и приступил к новому наброску.

Ги с облегчением заметил, что Буше отказался от внешних эффектов и изящными мазками написал кресло, в котором сидела Шарлотта.

— Я одобряю ваш вкус, — игриво шепнул художник. — Тот набросок был более правдив. — Не удостоившись ответа, он снова улыбнулся и весело сказал, обращаясь к присутствующим: — Да, видите, что значит воображение. Прекрасное, но опасное свойство.

— Согласен. Вам не мешало бы чаще общаться с природой и черпать эффекты из нее, — отозвался Дидро. — Вы не опасаетесь чрезмерной искусственности?

Буше на мгновение задумался.

— Нет, но вообще-то я не поклонник природы.

— Почему? — удивился Дидро.

— В ней слишком много зеленого. — Буше выбрал новый цвет и умело нанес его. — У природы плохое освещение.

Дидро фыркнул, мадам де Бувье расхохоталась, а Ги с нетерпением ждал окончания сеанса. Через десять минут ему представился случай: дамы уже собирались уходить, но Софи де Бувье еще беседовала с Буше и Дидро, а Шарлотта направилась к верхней площадке лестницы. Ги быстро пересек студию и оказался рядом с ней.

У Шарлотты был такой вид, будто она попала в ловушку, а глаза выражали тревогу. Она попыталась скрыть ее, отвернувшись от Ги. На ней был ярко-красный бархат, который при свете казался рубиновым, а в тени сводчатой лестницы — желтовато-коричневым. Под густыми черными волосами четко выделялся ее точеный профиль и отдавал холодом. Но Ги был уверен, что стоит ему заговорить, и она воспылает страстью к нему.

— Шарлотта…

— Мы уходим. Я проведу этот день у Софи.

— Избавьтесь от нее. Нам необходимо поговорить.

— Сегодня вечером я буду у Трувильеров.

— Я не приеду туда. Я должен поговорить с вами наедине. С того вечера я не знал ни минуты покоя. Я испугал вас: я говорил совсем не то и не так. Мне нужно сказать вам…

— Я не хочу говорить об этом.

— Выслушайте меня! Посмотрите на меня! — Шарлотта не взглянула на него. Помолчав, он спросил: — Вы презираете меня?

Ги знал, что это не так, но ожидал, что она опровергнет его слова, однако этого не последовало. Шарлотта протянула к нему руку и тут же отдернула ее. Она опустила глаза, ее голос дрожал.

— Я навсегда останусь вашим другом.

— Интересно, понимаете ли вы смысл этого слова.

— Не терзайте меня! — Ее глаза сверкнули, наконец-то встретившись с его взглядом.

— Это вы терзаете меня.

Ги пытался уловить хоть намек на то выражение, которое видел, когда она вошла, но теперь в ее взгляде был только отчаянный вызов.

— Я никогда не хотела причинить вам боль.

Ги похолодел.

— Я люблю вас!

— Это невыносимо. Перестаньте, пожалуйста. — Шарлотта отошла на шаг. — Наверное, мне следует сообщить вам, что скоро я объявлю о своей помолвке.

Ги оперся о стену, чтобы не упасть, и произнес имя, от которого у него заледенело сердце.

— Моргон?

— Да. — Она взглянула на Софи де Бувье, которая приближалась к ним. — Извините.

Ги неожиданно рассмеялся над нелепо прозвучавшим сообщением Шарлотты.

— Больше я не потревожу вас.

Когда дамы стали прощаться, Ги не вымолвил ни слова. Его неучтивость смутила их. Шарлотта не подняла головы, хотя Ги стоял на том же месте. Наконец он вернулся в студию и слушал разговор Буше с Дидро, пока не пришло время прощаться. Буше подарил Ги свой набросок, и тот упаковал его в багаж, отправляясь на следующий день в Орлеан. Приехав домой, Ги развернул его и стал рассматривать. Буше смягчил черты Шарлотты. В ее лице не осталось ничего, что говорило бы об известном ему горячем нраве или способности проявить безжалостную решимость. Глядя на эту томную красавицу, было трудно подумать, что она способна причинить невыносимую боль.

НОВЫЕ СОЮЗНИКИ

Жервез всегда недолюбливал провинцию, особенно зимой, но в этот день, который он собирался провести в своем владении, в свежем январском воздухе чувствовалось что-то бодрящее. На письмо Жервеза с выражением соболезнования ответила Антуанетта, его сестра. Позднее он отправил еще одно письмо, в котором просил разрешения нанести визит, на что, к своему удовлетворению, получил согласие. Жервез остановился на постоялом дворе, а утром поехал в имение. Наверное, он испытывал судьбу, напрашиваясь в гости, поэтому был благодарен, когда его пригласили на ужин, начинавшийся по деревенской традиции в девять часов.

Шато не изменилось: трава в парке осталась нескошенной, кроны больших деревьев не подстригли, ворота с ржавыми пиками никто не закрывал. Въехав во двор, Жервез заметил, что слуховые окна на крыше затянулись паутиной, а на неровной черепице вырос мох.

Однако внутри произошли перемены. Его кузен любил уют и, чтобы создать его, нижний этаж отремонтировали. Жервез ожидал, что застанет сестру и брата, ютящихся в одном углу, пока рабочие разгребают пыль, грязь и разруху. Если им и приходилось мириться с неудобствами, то это было искусно замаскировано. Жервез надеялся застать кузена врасплох, ведь тот потерял душевное равновесие из-за горя. Но такого удовольствия ему не доставили.

Жервеза провели в главную гостиную, залитую светом. Из высоких застекленных дверей открывался вид на зеркальную поверхность пруда. Пруд недавно вычистили, и по нему уже царственно скользила пара лебедей. Антуанетта устремилась ему навстречу, протянув руку; ее полосатая домашняя одежда скользила по пышным коврам, бледные глаза радостно светились. Антуанетте всегда нравилось общество Жервеза, и ему было приятно с ней, несмотря на ее жесткий взгляд, чопорные манеры и фатальную склонность к критическим замечаниям.

— Брат в конюшне подбирает коня: он подумал, что тебе захочется осмотреть имение и нагулять аппетит. Я утверждала, что приятный разговор приведет к тому же результату, но он ответил, что у тебя провинциальные вкусы. Надеюсь, сегодня ты расскажешь последние парижские сплетни.

Жервез поклонился, почувствовав облегчение. Только Поль-Арман мог развлекать аристократа, водя его среди зимы по своим плантациям.

— Я очень польщен, что так быстро получил от вас приглашение — наверное, вы здесь еще не успели устроиться.

— О, мы устраиваемся. Еще многое предстоит сделать, но это хорошо. Брату некогда сидеть сложа руки. Он работает на свежем воздухе, а я дома.

— Вы творите чудеса.

Жервез одобрительно разглядывал комнату.

— Это только начало. Пусть кухня не беспокоит тебя — повар из этого же места и отлично готовит дичь. Во владениях Моргона ее любят. Настолько, что однажды утром я сказала: если на завтрак есть перепела, то больше дичи не нужно.

Вошел Поль-Арман и поздоровался с Жервезом. Он, как всегда, был бодр и фанатически стремился заниматься делом. В руках он держал стек, его сапоги покрылись грязью, пока он ходил по двору конюшни. Присмотревшись внимательнее, Жервез заметил, что кузен немного изменился и не без усилий поддерживал разговор. В его голубых глазах не было прежнего иронического выражения.

Для осмотра земли кузена Жервез с удовольствием воспользовался бы лошадью с постоялого двора, но Поль-Арман сказал, что на ферме есть места, где полным-полно кроликов.

— Если нога вашей клячи наступит на нору, ей конец. Лучше возьмите эту кобылу, она ступает уверенно и привыкла к этой местности.

Пока они ехали, Поль-Арман рассказывал об имении, о новом управляющем и подготовке полей к посеву. Во время пауз его глаза тускнели, взгляд становился непривычно рассеянным. Жервез скучал. Разговор не удовлетворил его любопытства: ему хотелось услышать о собственности на Мартинике и прежде всего о шато и поместье. Как знать, поскольку прервалась женская линия рода Моргонов, то кузен вполне мог изменить свои планы, связанные с наследством, и дать ему шанс.