Сцена последнего свидания с умирающим отцом вновь возникла перед его глазами так живо, как будто вчера.

Вспомнился ему тягучий липкий страх, который охватил его, когда он увидел сделавшееся чужим и спокойным уже мертвое лицо отца. Его тогда захлестнуло острое горе из-за осознания потери родного и любящего человека, бессилие от понимания, что теперь отца с ним рядом больше не будет, что он ушел навсегда. Как будто между ним и отцом упала вдруг с неба на землю с гулким стуком огромная и глухая каменная стена. Тогда, оставшись один после похорон в своих покоях, он повалился на постель и долго плакал навзрыд, понимая, что отныне одинок, ощущая страх и почти детскую беспомощность. И даже любовь и поддержка матери не могли утихомирить его боль от потери.

Потом состоялся Земский собор, и его провозгласили царем. Он видел чуткие лица бояр, страдающие и все понимающие глаза патриарха Иосифа, чувствовал, как его поддерживают под руки Морозов и двоюродный брат отца, его дядя Никита Иванович Романов. Видел среди толпы качающееся скорбное лицо своей матушки Евдокии Лукьяновны и понимал, какой груз ответственности и крест отныне возложены на его плечи. Но главное, что он понял тогда: он не один. Его поддерживали, о нем по-отечески заботились окружающие его убеленные сединами взрослые серьезные мужи. Он знал, что бояре его хитрые, умные, бывают жестоки, коварны и беспринципны, что не всем можно доверять, и с ними надо ухо держать востро. Но все же на ближних своих бояр, особенно на Морозова и Романова, а из духовенства на патриарха Иосифа и Вонифатьева он мог опереться и услышать от них сердечный и дельный совет. Это потом он понял, как ошибался, но все равно не стал бы ничего менять. Спустя месяц после кончины отца умерла матушка, и он снова погрузился в горе, был растерян, подавлен и вряд ли осознавал, что делать дальше и как жить. И снова его окружили теплом и заботой Морозов, патриарх Иосиф и Вонифатьев, ободряя, утешая и вселяя надежду, что впереди будет полегче. Он никогда не забудет это. Как и своих задушевных бесед с патриархом Иосифом по вечерам, который втолковывал ему, что «власть – не только царские почести и могущество, а еще и тяжелая, порой мучительная ноша, и твой крест, Алексей…»

Для него столь стремительное восхождение на царский престол и осознание ответственности за все происходящее, было подобно вхождению в незнакомую бурную, но явно глубокую реку. Когда под ногами бурлит и несется стремнина, а ты не знаешь, куда встанет нога, и когда ты вот-вот нырнешь с головой под темную воду, так и не научившись плавать.

Ему пришлось привыкать внимательно слушать бояр на заседании и запоминать каждое слово, выработать командные интонации голоса, говорить жестко и четко, часто высокомерно. Ему это было противно: его мягкая, податливая, эмоциональная натура давала о себе знать. К тому же он был совершенно чужд тщеславию и упоению высшей государственной властью, лукавству и интригам, желая жить просто и скромно. И чтобы очистить душу от свалившегося наносного, свободные часы проводил в молитвенных тихих стояниях, соблюдал посты и старался питаться, как обычный крестьянин, не допуская излишеств в пище, чем вызывал порой изумление у иностранных послов, бывавших на его царских приемах. Впоследствии всю свою жизнь он старался найти разумный баланс между исполнением государственного долга, принятием во имя его суровых и жестоких решений и искренним человеческим стремлением вершить царское правосудие по справедливости, во имя служения Богу и своему народу, как желали того его сердце и душа. И как часто потом метался он между выбором строгого наказания и собственными понятиями о справедливости и делании людям добра. Никогда, никогда не желал бы он противопоставлять эти драгоценные его сердцу понятия, но это не удавалось. И это было то, с чем ему придется мириться, и к чему требовалось прилагать много душевных усилий, терзаясь угрызениями совести и страдая за совершенный грех.

Царь Алексей Михайлович был умен и начитан.

Он был физически развитый и высокий юноша. Лицо его, пышущее здоровым румянцем – про такие обычно говорят «кровь с молоком» – имело благодушное и умиротворенное выражение, кроме тех редких вспышек вспыльчивости и почти необузданного гнева, которые возникали чаще спонтанно, когда кто-то из приближенных осмеливался слишком упрямо перечить. Однако же, обладая мягким и часто нерешительным характером, он быстро успокаивался и старался загладить свою вину, посылая «обиженному» подарки и ласковые письма.

Иногда можно было заметить на его лице во время серьезного разговора с каким-нибудь сановником некоторую задумчивость, отвлеченность и даже скуку, которая овладевала им, когда нужно было сосредоточить внимание на каком-нибудь важном государственном вопросе. Тогда он обычно пресекал разговор, мол, приму окончательное решение позже, которое и принималось после совета со старшим и близким наставником боярином Борисом Ивановичем Морозовым. Ему он доверял и на плечи его затем и перекладывал всю ответственность. В душе оправдывал себя тем, что не обладает достаточным опытом в государственном управлении или же внешней дипломатии.

Подъехав, сани по очереди останавливались, едва не наезжая друг на друга перед широко распахнутыми настежь массивными железными воротами. Верховые спешивались и заводили внутрь лошадей, стараясь освободить проход для следом прибывающих лошадей и саней.

Вооруженные бердышами караульные по приказу стольника-воеводы расположились у входа в ворота и по периметру частокола боярского подворья. В поле за оградой подворья разбивали шатры для объездного стрелецкого караула. Разжигали на расчищенных от снега площадках костры из заранее сложенных дров, чтобы согреть людей и животных и приготовить пищу. Между солдатами шли оживленные разговоры о предстоящей охоте и несении службы, шла перекличка, и отдавались команды. Закурился дымок, и в котлах закипела вода. Кашевары высыпали крупу, варили супы. В общем гуле голосов и лошадиного ржанья то там, то здесь раздавался то звонкий, то хриплый остервенелый лай дворовых собак, беснующихся возле будок.

Для расселения прибывших знатных гостей подготовили специальные гостевые избы за главными боярскими хоромами. Там же должна была расположиться в амбарах на соломенных тюфяках приехавшая дворовая челядь. Из столовой палаты к кострам подвозили на телегах воду в бочках, в мешках вяленое мясо, хлеб, рыбу и соль, муку на блины.

Все суетились и бегали из одного конца подворья в другой, меся сапогами расползающийся грязный снег и таская на спинах мешки и корзины с амуницией, оружием и мелкой хозяйственной утварью. Необходимо было поскорей накормить, напоить и разместить на ночлег огромную массу прислуги и лошадей. В воздухе стояли невообразимый шум и гам. Но в этой огромной и орущей толпе, кажущейся на первый взгляд неорганизованной и бессмысленной, каждый занимался порученным ему от командира или положенным по уставу делом. Стая стрижей, голубей, воробьев и ворон, которым до этого вольготно жилось на огромном боярском подворье, вспугнутая движением огромного количества повозок, людей и животных с отчаянным шумом и гвалтом взмыла в небо и как угорелая носилась над головами.

За оградой боярской усадьбы царили относительные спокойствие и тишина. На поле, расстилавшемся до горизонта, преломляясь в лучах солнца, блистал сияющими брызгами и слепил глаза нетронутый снежный наст. Небо висело над ним бездонным и опрокинутым ярко-синим колодцем.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.