Поразмыслив, он решил, что лучше всего будет, если он пойдет вдоль моря по берегу. Так больше вероятности рано или поздно наткнуться на поселение местных поморов или солеварню. Подождав, когда солнце и ветер высушат его одежду, он натянул её на себя и двинулся по берегу.

Сначала он шел довольно бодро, не обращая внимания на чувство голода. Слабость часто одолевала его, и он позволял себе передышку. Садился на землю и с жадностью вечного скитальца всматривался воспаленными гноящимися глазами вперед, в надежде, что если пройти ещё немного, то уж там, где-то впереди, должна обязательно появиться часовенка или деревня. Иногда, обессилев, он ложился на землю и просто смотрел на небо и плывущие облака.

Никон ни о чем не думал в такие моменты. Да и тогда, когда вставал и шел, тоже ни о чем не думал. Желание выйти к людям гнало его вперед.

Так, пройдя несколько верст по абсолютно безлюдному берегу, в сгустившихся сумерках он наконец-то позволил себе сделать привал на ночь. Заметив растущую неподалеку поляну в окружении низкорослых кустов и акаций, он подумал, что лучшего места для ночлега не найти. Развязав мешок, достал нож и пошел за валежником. Вернувшись, развел с помощью кресала костер и повесил над ним котелок с водой. Заварил отвар из листьев черники и малины, в изобилии растущей вокруг, напился душистого кипятка и, повалившись под куст, мгновенно уснул.

На следующее утро Никон передумал идти по берегу и решил углубиться в тайгу.

Вначале казалось, что идти несложно. Сосны в этих местах росли редко и не загораживали свет, а низкорослых деревьев и кустарников тоже было мало. Но постепенно лес сгущался, все чаще попадались ели, лиственницы и пихты, березы и ольха. Под ногами захлюпали спрятанные подо мхом болотца, на которых торчали осоки и густые папоротники. Всё чаще на пути появлялись препятствия: поваленные деревья и низкорослые колючие кусты, которые он старательно огибал, опасаясь пораниться. Ноги его промокли. Постоянно приходилось отмахиваться от лезущего в рот и глаза комары и мошки. Он сильно устал. Но продолжал упрямо идти вперед, надеясь продвинуться, пока не стемнеет как можно дальше.

Несколько раз он оступался и подворачивал одну и ту же ногу. И теперь боль пронизывала его при каждом неловком шаге. Чувствуя наваливающуюся усталость и приходя в отчаяние, он ругал себя за свою неуклюжесть.

Стемнело. Наткнувшись на уютную полянку посреди березняка, он насобирал охапку сухих веток и мха, достал кресало и развел в яме костер. Почистил собранные дорогой грибы. Пока в котелке варился суп, тупо смотрел на огонь, ни о чем не думая. Поев, помолился, затушил костер и почти сразу же провалился в сон.

Проснулся на рассвете от моросящего дождя, падающего ему на лицо. Ветер усилился и поменял направление. Похолодало. Вокруг все было серым: и дождливое небо, и густой лесной туман. Над ним качались верхушки деревьев.

Грязный и мокрый, он поднялся. Тело ломило при каждом движении. Хотя он спал долго и крепко, но чувствовал себя обессиленным и разбитым. Хотелось упасть на землю и навсегда забыться. Он даже заплакал от своей беспомощности и одиночества. Ему было жалко себя, жалко без следа и бессмысленно погибнуть от голода или напавшего на него медведя. Он был уверен, что встреча с хозяином леса неминуема. И что только счастливая случайность не привела голодного зверя к нему на тропу. Поплакав немного, он успокоился, встал и снова побрел.

В тот же день Никон угодил в болото. Смертельный ужас и безысходность охватили его, когда он почувствовал под ногами безжалостно засасывающую его зыбучую трясину. Однако инстинкт самосохранения автоматически заставил его обессиленное уже тело цепляться за жизнь. Дотянувшись, он ухватился за крепкую гибкую ветку ивы и с матерной бранью и руганью выбрался на твердую землю. Он долго лежал, уткнувшись лицом в мох и дыша запревшей травой и землей. Зубы его выбивали неровную дробь, и он безотчетно продолжал цепляться за траву, землю и мох, не в силах разжать сведенные нервной судорогой пальцы.

Успокоившись, он поднялся и присел на поваленную и старую березу. Пригревшись на пробивавшемся сквозь листву солнышке, закрыл глаза и, сидя, уснул. Очнулся, повалившись на землю. А когда поднялся и отряхнулся, сразу понял, что не один. Он настороженно огляделся. Но вокруг все было тихо: ни одно деревце, ни один куст не пошевелились. Где-то звонко чивикали и откликались лесные птицы.

Но страх не проходил. Это было почти неуловимое и подсознательное ощущение близкой опасности. Затаившись, он сидел неподвижно. И вдруг услышал, как захрустели ветки. Из-за елей взмыла испуганная птица.

«Волки!» – пронзила мысль. Никон вскочил на ноги, лихорадочно сломал молоденькую ольху и сделал острую рогатину.

Медленно и осторожно ступая, сделал два шага вперед и тотчас остановился, заметив стоящих сбоку от себя среди зарослей невысокого ивняка двух худых и приземистых собак с торчащими кверху острыми ушами и обвисшими хвостами. Это и впрямь оказались волки, которые внимательно глядели на него и чего-то настороженно выжидали.

Ноги не удержали его, и он испуганно покачнулся. Волки исчезли в зарослях. Подождав, пока уймется бешено колотившееся сердце, он стал пробираться сквозь заросли ивняка, озираясь и настороженно прислушиваясь к каждому звуку и шороху. Ночь он провел, расположившись возле черного лесного озерка, окруженного плотной стеной густых и низкорослых елок. Соорудил небольшой шалаш. Развел на поляне костер и вскипятил в котелке воду. Напившись обжигающего кипятка с заваренными в нем кореньями черники и брусники и чувствуя мучительный голод, он затоптал огонь и лег плашмя на сломанные еловые ветки. Сон быстро одолел его. И он не заметил, как тяжело и крепко заснул.… На рассвете очнулся. Чувствуя слабость и тошноту от голода, он упрямо шел вперед, через непролазный лесной бурелом.… И через несколько дней блужданий по тайге, вконец обессилев, вышел к Богоявленскому монастырю, к людям.

Неумолимо и грозно влечёт свои темные глубинные воды могучая река времени.

Иной раз кажется – здесь, на краю земли, на дальнем севере в Богоявленском монастыре время застыло: нет ни движения на поверхности судеб людей, живущих в обители, ни значительных перемен. Но это только на первый взгляд. Где-то там, в высоких и горных духовных глубинах, объединяющих всех русских праведников, неустанно происходит невидимая глазу тяжелая и рутинная работа, и монашеская братия самозабвенно, до вышибания слез и пота творит свои спасительные молитвы за нас и святую матушку Русь.

В свободное от молитвенных стояний время братья-монахи живут привычной крестьянской жизнью: возделывают землю, сеют и собирают урожай, выкорчевывают деревья, строят, и ловят в Кожеозере рыбу. В монастырской библиотеке, согнувшись, они терпеливо корпят над написанием житий русских святых. И под руководством Симона Азарьина, ученика уже скончавшегося Дионисия Зобниновского, при свете дня и свечей по вечерам, до поздней ночи неустанно движется к завершению эта огромная и трудная работа по написанию богословских книг, и в частности «Службы и жития и о чудесах спасения преподобного отца нашего Сергея Радонежского чудотворца».

Пройдет немногим больше десятка лет, и этот труд увидит свет в тысяча шестьсот сорок шестом году. А год спустя выйдет в свет ещё одна книга – нравоучений святого старца и праведника Ефрема Сирина. Сам же Азарьин, живущий в монастыре, пишет главный труд своей жизни – знаменитое описание жития учителя Дионисия Зобниновского.

Проживая в Богоявленском монастыре и проводя время в беседах с Азарьиным, Никон постигал богословскую науку и шел к своей цели и истине, к своему пониманию учения о просвещении церковью народа. Атмосфера, царившая в монастыре, сам воздух и древние стены, пропитанные древним православием, источник которого, по мнению Азарьина и его учеников, богоявленских монахов, как раз и находился в седой русской старине и единении народа с церковью во времена сопротивления татарскому игу. Основные положения учения были заимствованы из традиций великой Византийской империи XV века. Азарьин собрал вокруг себя интеллектуальный кружок, в который входили Боголеп Львов и Никон. Они изучали мировоззрения Иоанна Златоуста и Максима Грека, сравнивали католические и православные подходы к просветительству в служениях и в спорах искали истину русского православия, выявив в конце концов то, что было сокрыто под спудом различия форм служения и подходов, а именно – католическую сущность малороссийских (украинских) и греческих братств, в которые проникли воззрения Ватикана. Азарьин, Никон и Львов в то время были готовы яростно бороться за понимаемую ими истину до конца, отстаивать свои убеждения.