– Buongiorno.

Протянул руку, не представляясь. Похоже, он ждал нас, хотя во взгляде сквозило недоверие. Или это робость? Пожатие было крепким. Самым примечательным в нем были выразительные темно-зеленые глаза. Он смотрел мне прямо в лицо, пристально, словно хотел понять, что я за человек. Он смущал и притягивал меня: несмотря на приветливость, от него исходило нечто непостижимое, будто отделявшее его от остального мира, но я не могла определить, что это. Некоторые люди не скрывают свои травмы. Например, как я, как не умеющие притворяться. Которые вечно все обдумывают. Но есть и другие, чьи раны столь глубоки, что им нельзя размышлять о случившемся – ради собственного выживания. Он казался именно таким. Это был самый грустный и привлекательный мужчина, какого я встречала.

Нотариус закончил разговор и энергично пожал нам руки:

– Бруно Каталано. Benvenuti a Palermo! Добро пожаловать в Палермо! – Потом представил нас: – Синьора Сарфати из Парижа. Синьора Циммерманн из Берлина. А это доктор Бишарá.

И бросил быстрый взгляд на другого, словно спрашивая его, нужны ли какие-то объяснения. Я заметила краткое замешательство, которое оба постарались скрыть. Я подумала, что дотторе мог быть врачом дедушки, но вслух не спросила. Может, дедушка болел?

– Мои искренние соболезнования, – сказал Каталано.

– Grazie, – ответила Жоэль. – Можно нам войти?

И, не дожидаясь ответа, направилась к дому. Она с самого начала держалась с Каталано отчужденно, хотя он не давал к этому повода. Он был вежлив и тактичен, но тем не менее именно нотариус стал вестником новости, которую она не хотела слышать. Ее отец принадлежал ей, и любой, кто разрушал ее воспоминания, ее надежду, что отец все еще жив, грубо вторгался в сокровищницу ее души. Второму мужчине она и вовсе не уделила внимания. Но я почувствовала, что о тайне дедушки мог знать именно он, а не нотариус. Каталано поспешил за Жоэль, нагнав ее у двери. Мы с Бишарой стояли на месте.

– Вы пойдете с нами? – спросила я.

Наши взгляды встретились, темно-зеленые глаза задержались на мне на мгновение дольше ожидаемого. Потом он покачал головой. Я ощутила инстинктивную неприязнь – точно у зверя, который избегает чужой территории. Каталано позвал меня, и я пошла к дому, оставив Бишару у ворот. Такой была наша первая встреча, три чужака у двери дома исчезнувшего человека, под пальмами, ветреным весенним днем.

Его тело уже увезли. Мы стоим в прохладной гостиной, как будто нас сюда пригласили, но не встретили, вдыхаем запах его кожаных кресел и ковров, разглядываем его фотографии на стенах и его книги на полках. Без сомнения, он здесь жил, вот фотографии, но я признаю его лишь в черно-белом юноше на мостках в Вензее, по пояс голый, он скептически смотрит в камеру. Наверно, его фотографировала моя бабушка, она рассказывала мне, как впервые встретила там этого тихого мальчика, который держался в стороне, всегда носил с собой фотоаппарат и снимал исключительно хорошие портреты. На поздних фотографиях я почти не узнаю его. Вот пожилой человек пропалывает клумбу с розами. Согнутая спина, седые волосы. А вот более ранняя: у него еще темно-каштановые и густые волосы, он хорош собой, в летней рубашке с закатанными рукавами около коричневого «ситроена» – наверно, это конец семидесятых. Он смотрит в камеру, опять скептично улыбаясь, словно не совсем доверяя фотографу. Я пытаюсь понять, где сделана эта фотография, но номер машины не виден, и рядом никого – ни жены, ни детей, только резкие, очевидно южные тени. Из таких черепков мне ничего не собрать.

– А как вы вообще нашли нас? – спрашиваю я у нотариуса.

– Синьор Райнке указал ваши адреса и телефоны в завещании.

– C’est impossible![1]

Жоэль в полном смятении. Как и я. Мне горько от мысли, что он знал, где меня найти, но никогда не пытался встретиться. И меня это злит.

– Неужели вы совсем не общались? – спрашивает Каталано.

– Нет! – выкрикивает Жоэль.

– Как он смог нас найти? – удивляюсь я.

– Не знаю, – отвечает Каталано, – но в наши дни не очень-то сложно разыскать такую информацию.

Жоэль опирается на диван, а потом, обессилев, садится.

– Тебе нехорошо?

– Нина, ты что-нибудь понимаешь?

– Нет.

– Давайте я отвезу вас в отель, – говорит Каталано и направляется к двери.

Он ведет себя с какой-то странной властностью. Будто это его дом.

– Мы останемся здесь, – решительно отвечает Жоэль.

Каталано вопросительно смотрит на меня. Я совсем не уверена, что хочу ночевать здесь, в доме мертвеца.

– Но где вы собираетесь спать? Гостевая комната не приготовлена.

– Мы разберемся, – говорит она.

– Но вам, наверно, нужно поесть?

– Мы сами себе приготовим.

– Синьора, простите, все же вам нельзя здесь оставаться, – продолжает настаивать нотариус. – Это место преступления. Уголовная полиция…

– Я думала, это было самоубийство? – прерывает его Жоэль.

– Но и в этом случае полиция должна…

– Я хочу увидеть тело.

– Конечно, синьора, завтра мы можем пойти к судмедэксперту. Однако в этом доме… Я вынужден просить вас…

Она резко встает:

– Это дом моего отца. Разумеется, я буду спать здесь.

Она бросает на меня взгляд, говорящий, что я тоже останусь здесь, и идет к лестнице. Вздохнув, Каталано беспомощно разводит руками. Через окно я вижу на террасе доктора Бишару. Он поливает растения. Очевидно, наблюдал за нами. Каталано машет ему и выходит на улицу. Я не слышу их разговора, но по жестам понимаю, что Бишара успокаивает нотариуса. Когда я выхожу на террасу, Бишара говорит:

– Все в порядке. Добро пожаловать.

– Она так давно его ищет, – объясняю я. – И всегда надеялась еще увидеть его, живым.

– Понимаю, – отвечает Каталано. В его тоне отчетливо слышится «однако…».

– Он ничего про нее не рассказывал?

– Очевидно, старик скрывал пару секретов. – В голосе Бишары явная ирония, но ни намека на удивление.

– Сарфати – это еврейская фамилия? – спрашивает Каталано.

– Да.

– Но Мориц…

– Мама Жоэль – еврейка.

Бишара слушает нас с любопытством, хотя не подает вида. Мне кажется, Каталано задал этот вопрос специально для него.

– Вы знаете, что мой дедушка был солдатом в Тунисе?

– Да.

– Там он и познакомился с матерью Жоэль.

– Ах вот что. Ты знал об этом? – спрашивает Каталано у Бишары.

Тот качает головой.

– Я тоже об этом не знала, – говорю я. – Он же считался пропавшим без вести. Я вообще не знала, что он делал на войне. Был он убежденным нацистом или нет. А потом я встретила Жоэль. И она рассказала, что случилось в Тунисе. Оказалось, он спас жизнь итальянскому еврею.

– Davvero?[2] – восклицает Каталано, словно не ожидал такого от Морица. – Bella storia![3]

Я вижу, что Бишара явно о чем-то размышляет.

– А потом ему самому пришлось прятаться, – продолжаю я, – и его укрыли у себя в доме родители этого человека. Там Мориц и влюбился в их дочь, в мать Жоэль.

– Тогда там жило много итальянцев, – подхватывает Каталано. – Евреи, католики, tutti quanti, все подряд. Они называли место La Piccola Sicilia, Маленькая Сицилия. От нас до нее ближе, чем до Рима. Это все, что нужно знать о нас, сицилийцах!

Он улыбается со значением, как будто только что объяснил мне устройство мира. Бишара смотрит на меня внимательно, но молчит. Не то чтоб он мне не верит, но как будто знает больше, чем я.

Со второго этажа раздается глухой грохот, словно что-то упало. Наверно, Жоэль что-то задела. Каталано, вздохнув, идет в дом. Он проходит внутрь гостиной, так что я его уже не вижу, однако слышу, как он закрывает раздвижную дверь к задней части комнаты, где стоит письменный стол.