Слева — полоса тальника. Это речка Подгорновка, огибающая единственную на участке гору. От речки доносился шум водопада. Дальше начинаются сплошные горы, вначале низкие, с густой порослью кустарника и редкими деревьями, затем горы поднимаются все выше и выше; на многих вершинах лежит снег. Из лощины, разрезающей горы, змеится дорога, у дороги — кустарник, за ним — речка Шалая, по которой проходит граница. Подгорновка впадает в Шалую. С другой стороны горы белеют домики села Подгорновки. Борисов сравнивал это село с теми, которые он привык видеть в тайге, на Дальнем Востоке, где он служил до этого. Там в селах — ровные ряды улиц, крытые дворы, ни одного дерева, ни даже кустика на километр вокруг — там боятся пожара. Здесь же у каждого дома большой сад. Дома беспорядочно раскинулись у подножия — в селе не было ни одной улицы.
На окраине села, почти под самой горой, крытый соломой ток с буграми желтой пшеницы. Немного левее его большим четырехугольником чернеет развалившийся глинобитный дувал, обросший кустами татарника и лебедой.
— Что это? — показывая на развалины, спросил Борисов у Малыгина.
— Кошары Шакирбая!
— Того бандита?
— Хозяином этой долины был.
Осень уже успела наложить свои краски на кустарник, росший по берегам рек, на сады, раскинувшиеся вокруг домов, на камыш, сплошной стеной обступивший большое озеро Коримдик-Куль, черневшее в двух километрах от села, сразу же за заставой. Пшеничное поле, пересекающее долину от речки Подгорновка почти до самого села, было убрано и щетинилось желтой стерней.
— Кошары Шакирбая, — проговорил лейтенант, подумав о той загадочной истории, о которой рассказал ему майор Данченко. — Так и не узнали, как банда ушла?
— Нет. Никому это не нужно…
Немного помолчав, Малыгин сказал:
— Пора на заставу, — и, не ожидая, что скажет на это Борисов, пошел по тропе.
«Что ж, на этой заставе сделано вроде бы все, — думал Борисов, шагая за старшим лейтенантом. — Комсомольское собрание проведено; секретарь проинструктирован; лекция прочитана; служба нарядов проверена, ну и… все. А любопытно, почему не задержали банду? Даже следов не обнаружили. Майор Данченко говорил, что многие пытались распутать клубок. Да, загадка».
— Кто ни приедет — сразу в ущелье, — как будто угадав мысли Борисова, заговорил Малыгин. — Каждый со своей версией: потайной ход, пещера. Искали многие.
— Ну и что?
— А-а-а! — Старший лейтенант махнул рукой. — Ерунда все это. Делом заниматься надо.
Но лейтенант Борисов не обратил внимания на эту реплику, он продолжал расспрашивать о том, кто пытался узнать о банде, каким путем шли поиски. Малыгин отвечал неохотно, но подробно. В ущелье, по его словам, был изучен каждый камень.
— А что за водопад под горой?
— Валун поперек реки.
4
— Наряд, товарищ майор, проверили. Нарушений нет. Бдительно службу несли, — доложил старший лейтенант начальнику заставы майору Рудкову, когда они с Борисовым вошли в канцелярию.
— Хорошо, иди, Вениамин, отдыхай. После обеда проведешь занятия и будешь высылать наряды, — выслушав Малыгина, сказал начальник заставы.
Снимая ремень и пистолет, Борисов смотрел на майора Рудкова. Тот сидел, перекинув одну руку за спинку стула, другой поглаживал выцветшее с чернильными пятнами зеленое сукно стола. Держался он спокойно, уверенно. Лицо его было пухлое, как лицо ребенка, но загоревшее и обветренное, и брови, выцветшие на солнце, казалось, были посыпаны пылью. Они придавали лицу майора едва приметную безразличность. Борисов обратил на это внимание еще при первой встрече. Особенно безразличное выражение казалось странным, когда майор улыбался или горячился.
Старший лейтенант вышел. Рудков, все так же поглаживая зеленое с чернильными пятнами сукно, обратился к Борисову:
— Вам, лейтенант, тоже кровать приготовлена. Дежурный покажет.
— Хорошо. Только я бы хотел поговорить с вами о заместителе. Вроде все верно он делает, только как-то без души…
— Я с ним не первый год. Хороший он офицер. Но вот в одном не повезло ему: девушка не приехала с ним. Вначале: «Университет закончу». Теперь: «Не знаю». Пишет, а не едет. Тяжело переживает это. А ведь он спортсмен: самбо, конный, гимнастика… В училищной самодеятельности пел. — Майор улыбнулся, вспомнив, как впервые после училища Малыгин прибыл на заставу. — Горяч был вначале, подавай ему нарушителей, и все тут. А их нет. Так он легенду о нашем озере записал. Любопытная, Хотите — в трех словах расскажу. А впрочем, у меня есть экземпляр записи.
Майор Рудков достал из ящика стола несколько страниц, исписанных размашистым почерком, и начал негромко читать:
— «Хозяин этой долины богатый и уважаемый всеми бай Биндет был в дружбе со своим соседом — не менее именитым и богатым Курукбаем. Биндет не кочевал, зимой и летом люди его рода пасли скот в этой долине и в ущельях гор. Курукбай зимой уходил в степь, летом пригонял скот в эти горы. Тогда начинались празднества. То бай Биндет режет барана в честь дорогого гостя, устраивает состязания певцов, то режет баранов Курукбай и проводит скачки, состязание богатырей-борцов.
Когда у Курукбая родился сын, а у бая Биндета дочь, они нарекли их женихом и невестой. Таков был обычай у казахов — девочку сватали, когда она была еще в колыбели. Отец жениха платил за невесту выкуп — калым.
Дамеш, дочь Биндета, была нежна, как ягненок, стройна, как ветка тальника, прекрасна, как эти горы. Сын Курукбая, Кенжебулат, рос крепышом. Смелость его восхваляли все. Когда ему было десять лет, он уже объезжал строптивых жеребцов из отцовского табуна, смирил даже пойманного охотниками кулана. Кенжебулат вырос надменным, любящим только себя и свою смелость.
Настал день смотра. Это тоже обычай — за год до свадьбы жених знакомится с невестой и проводит у нее несколько дней. Но Дамеш любила другого юношу — джигита-табунщика и в день приезда жениха убежала с джигитом в горы. Их искали и люди Биндета, и джигиты, приехавшие с Кенжебулатом, но найти не смогли. Оскорбленный и разгневанный, Кенжебулат бросил все привезенные невесте и ее родным подарки (казахи эти подарки называют коримдик) в озеро. С тех пор озеро называется Коримдик-Куль.
Курукбай и Кенжебулат начали мстить. Они грабили аулы бая Биндета, захватывали его земли… Это было много лет назад…»
— Так бы подробно о Шакирбае знать, — заметил Борисов, когда майор, закончив читать, посмотрел на него.
— О нем легенд нет, — улыбнулся Рудков.
— Но есть факт, есть живые люди, которые могут помочь.
— Да, есть. Сын Семена Капалина — Илья Семенович. Линейный надсмотрщик отделения связи. В селе живет.
— Мне завтра уезжать, так я, видимо, вечером схожу к Капалину.
— Дом его рядом с правлением колхоза.
Борисов вышел из канцелярии во двор заставы. На чистых, засыпанных речным песком дорожках серебрился иней. На клумбах между дорожками цвели астры, хризантемы. Невысокие деревья, окружавшие летнюю курилку, желтели на фоне побеленной стены; желтые листья лежали на скамейках, в бочке для окурков, врытой в землю.
5
Илья Семенович Капалин налил чай из кипящего пузатого самовара в большие, ярко раскрашенные фаянсовые кружки.
— Все помню. Мне тогда двенадцать лет было. Особенно помню глаза и редкую черную бородку. Как сейчас вижу. — Капалин подал Борисову чай, пододвинул ближе к нему сахар. — Крепким мужиком отец был. Не совладали бы с ним. Сонного оглушили. На сеновале любил спать. Кто-то сказал бандитам.
Говорил Капалин неторопливо. Лицо его было хмурым. Когда он замолкал, упругие желваки вздувались на скулах. Большими коричневыми руками он бесцельно передвигал кружку с чаем.
— Насиловать начали мать и сестренку, — говорил он. — Отец веревки силился разорвать — не мог. Стонал, а бандиты смеялись. Я тоже стал разрывать веревки. Подскочил ко мне один. Глаза блестят, лицо красное. Прошипел сквозь губы: «Лежи, щенок!» — и нож в бок. Когда в себя пришел, слышу — спорят. Один говорит, что пора уходить за реку, другие настаивают переждать несколько дней, пока успокоятся пограничники, доказывают, что кто-нибудь уже на пост сообщил и пограничники наставят везде заслоны. Вот и все. Меня фельдшер лечил поначалу, но потом рукой махнул. Не жилец, мол. А в пограничном лазарете вызволили меня с того, почитай, света.
