— Что-то, Виктор, придумать нужно, а то простудим ребенка. Может, бумагу жечь в то время, как я пеленать стану? Дыма от нее мало, а воздух рядом теплым будет. И пеленку можно обогреть чуточку.
Аничков вышел из блиндажа. Через несколько минут он вернулся и стал выкладывать из карманов на вещевой мешок осьмушки газетные, приготовленные солдатами для самокруток.
— Для курева оставил? — спросил Омбышев.
— Я не командовал. Все решили до ночи потерпеть.
Аничков не сказал о том, что, когда красноармейцы узнали, для чего нужна бумага, многие предложили письма.
За день сожгли все: и газеты, и письма. А ночью проводил Веру с сынишкой до дороги. Тридцать километров на бричке по степи ветреной пришлось им ехать. Гроза налетела. Остановили лошадь, Вера с Аликом укрылась под повозкой. Повозочный снял шинель и помог Вере укутать в нее Алика, а потом все время, пока не прекратился ливень, держал лошадь за трензеля. И все же Алик промок и заболел. Врачи не смогли его вылечить.
Обо всем этом Виктор Семенович узнал после того, как проучили чириков. Застава получила приказ пресечь провокационные действия милитаристов, ночью зашла в тыл гоминьдановскому усиленному батальону и неожиданным ударом уничтожила всех чириков и офицеров. За это и вручил начальник войск округа Омбышеву именную саблю.
Перевели его вскоре после этого сюда, на западную границу, на Мысовую. Здесь, перед самой войной, получил он именной револьвер за ликвидацию шайки контрабандистов. В шифоньере все время лежало это именное оружие, а теперь на ковре висит, чтобы напоминать о боевой молодости…
Да, жизнь прошла, и ничего назад вернуть нельзя. Нет жены, нет никого. Совсем один. Будущее его — жить воспоминаниями. Только и радости будет, если пригласят иной раз на заставу или кто из сослуживцев заедет проведать.
Не зная для чего, Виктор Семенович медленно пошел в кухню, увидел на столе перевернутые стаканы и рюмки, капли воды вокруг стаканов и рюмок и снова вернулся в спальню. Бесцельную ходьбу его из комнаты в комнату и горестные думы прервал телефонный звонок.
— Как самочувствие, товарищ подполковник? Не возражаете, если я приеду?
— Буду очень рад.
Старший лейтенант Долов приехал в парадной форме, как и в первый раз. И сейчас брюки и китель его были отутюжены безукоризненно, вроде бы он собрался в театр.
— Я за вами. От имени всей заставы приглашаю.
Виктор Семенович надел форму. На заставу в гражданском платье он никогда не ездил. Не изменил он этому правилу и сейчас. Они заперли дом и сели в машину. И снова газик, обогнув заставу, повернул к мысу, и вновь через ветровое стекло Виктор Семенович увидел строй пограничников между памятником и музеем. На правом фланге — знамена. Машина проехала по мостику через траншею и остановилась.
— Застава, смирно! Равнение на средину!
Чеканит шаг лейтенант Малюгин.
— Товарищ подполковник!.. — И будто осекся. После небольшой паузы продолжил совсем другим тоном: — Виктор Семенович, мы просим вас стать отцом заставы, жить с нами. Вот здесь, у могилы погибших воинов, клянемся, что окружим вас заботой, будем, как любящие сыновья, слушать ваши советы, будем учиться у вас понимать жизнь и честно служить своему народу.
— Клянемся!
Эхом прокатилась клятва над притихшей рекой и понеслась над лесом, цепляясь за ветки и вспугивая лесных пташек. Виктор Семенович достал дрожащей от волнения рукой платок. Из кармана выпал ключ. Он поднял ключ, посмотрел на него, будто просил у него совета, потом повернулся к начальнику заставы:
— Саблю и револьвер передаю в музей. Кто в город поедет, пусть привезет. Вот ключ.
