– Когда ты родилась, я тоже не отпускал тебя, – сказал он.

Через два часа Миген начало безостановочно трясти. Я умоляла отца поехать к ветеринару, в больницу, куда угодно, где ей помогут. Я так рыдала, что он закутал остальных волчат и отнес коробку в потрепанный грузовичок, на котором ездил. Коробка стояла между нами на переднем сиденье, а Миген дрожала у меня под курткой. Меня тоже трясло – то ли от холода, то ли от страха перед неизбежным.

Она умерла, когда мы парковались у ветеринарной клиники. Я сразу поняла, когда это случилось; она стала совсем легкой у меня в руках. Словно пустая ракушка.

Я закричала. Мысль о Миген, мертвой, так близко со мной, была невыносимой.

Отец забрал ее у меня из рук и завернул в свою фланелевую рубашку. Он положил тело на заднее сиденье, подальше от моих глаз.

– В дикой природе она бы и дня не протянула. Только благодаря тебе она прожила так долго.

Если он думал, что мне станет легче, то ошибался. Я разразилась громкими рыданиями.

В один миг коробка с волчатами переместилась на приборную панель, а я оказалась на коленях у отца. От него пахло мятой и снегом. Впервые я поняла, почему он не мог оторваться от наркотика, который представляло собой волчье сообщество. По сравнению с такими проблемами, на грани жизни и смерти, разве имело значение, кто заберет вещи из химчистки или забытый день открытых дверей в школе?

Отец рассказал, что в дикой природе волчице приходится дорого платить за науку. Но в неволе, где волчье потомство появляется раз в три или четыре года, правила меняются. Нельзя просто оставаться в стороне и позволить детенышам погибнуть.

– Природа знает, чего хочет, – сказал отец. – Но нам от этого не легче, правда?

Рядом с трейлером отца в Редмонде растет дерево – красный клен. Мы посадили его летом в год, когда умерла Миген, чтобы отметить место, где она похоронена. Такое же дерево, слишком быстро летящее в ветровое стекло, я увидела четыре года спустя. В это дерево на полном ходу врезался наш грузовик.

Рядом со мной на коленях стоит какая-то женщина.

– Она пришла в себя, – говорит женщина.

Глаза заливает дождь, я чувствую запах дыма. Отца нигде не видно.

– Папа? – пытаюсь позвать я, но слова звучат только у меня в голове.

Сердце бьется не там, где ему положено. Я смотрю на плечо, туда, где ощущаю его пульсацию.

– Похоже на перелом лопатки и, может быть, еще пары ребер. Кара? Тебя зовут Кара?

Откуда она знает мое имя?

– Ты попала в аварию, – говорит женщина. – Мы отвезем тебя в больницу.

– Где… папа… – с трудом выдавливаю я.

Каждое слово отдается вонзающимся в руку ножом.

Я поворачиваю голову, выискивая отца, и вижу пожарного – он поливает из шланга шар огня, который раньше был нашим грузовичком. Капли на лице вовсе не дождь, это оседающая морось от потока воды.

Внезапно ко мне возвращается память: паутина треснувшего стекла; зад грузовика заносит; запах бензина. Я зову отца, а он не отвечает. Меня трясет.

– Ты невероятно храбрая, – произносит женщина. – В таком состоянии сумела вытащить папу из машины…

Когда-то я смотрела интервью с девочкой-подростком, которая смогла поднять холодильник, случайно упавший на маленького двоюродного брата. Там говорили об адреналине.

Пожарный со шлангом перемещается и перестает закрывать обзор, и я вижу вторую группку парамедиков, сгрудившихся вокруг отца. Тот неподвижно лежит на земле.

– Если бы не ты, – продолжает женщина, – твоего отца могло бы не быть в живых.

Позже я буду задумываться, не ее ли похвала стала причиной всего, что я сделала потом. Но сейчас я начинаю плакать. Потому что знаю, как далеки от правды ее слова.

Меня постоянно спрашивают: как ты мог так поступить? Как ты смог уйти от цивилизации, от семьи и отправиться в канадские леса жить со стаей диких волков? Как ты смог отказаться от горячего душа, кофе, человеческого контакта, разговоров? Выбросить два года жизни своих детей?

Но вы не станете скучать по горячему душу, когда польза от мыла перекрывается тем, что стае труднее распознать ваш запах.

Вы не станете скучать по кофе, когда и без него чувства на пределе.

Как можно скучать по человеческому контакту, уютно свернувшись в тепле между двумя мохнатыми братьями. А выучив волчий язык, вы не будете тосковать о том, что не с кем поговорить.

Вы не уходите из семьи. Вы находите законное место в новой.

Так что настоящий вопрос не в том, как я смог оставить этот мир и уйти в леса.

Он в том, как я заставил себя вернуться.

Я привыкла ожидать телефонного звонка из больницы, и, как себе и представляла, тот раздался посреди ночи.

– Алло, – произношу я, садясь и на миг забыв, что у меня теперь новая жизнь и новый муж.

– Кто там? – спрашивает Джо, поворачиваясь ко мне.

Но звонят не насчет Люка.

– Да, я мама Кары, – подтверждаю я. – Что с ней?

– Она пострадала в автомобильной аварии, – сообщает медсестра на другом конце провода. – У нее серьезный перелом плеча. Состояние стабильное, но требуется операция…

Я соскакиваю с кровати, пытаясь на ощупь натянуть в темноте джинсы.

– Выезжаю, – говорю я в трубку; к тому времени Джо уже включил свет и сидит на кровати. – С Карой беда. Она попала в аварию.

Джо не спрашивает, почему не позвонили Люку, ведь наша дочь сейчас под его опекой. Возможно, ему тоже звонили. С другой стороны, Люк может сейчас быть вне зоны доступа. Я натягиваю через голову свитер и запихиваю ноги в сабо. Стараюсь думать только о делах, чтобы меня не захлестнули эмоции.

– Элизабет не будет есть оладьи на завтрак. Джексону нужно не забыть принести разрешение на школьную экскурсию… – И тут я резко поднимаю голову. – Тебе же завтра с утра надо быть в суде?

– Обо мне не волнуйся, – ласково заверяет Джо. – Я позабочусь о близнецах, и о суде, и обо всем остальном. Ты должна думать о Каре.

Иногда я поверить не могу, как мне повезло, что я вышла замуж за этого мужчину. Порой думаю, что это награда, которую я заслужила за годы жизни с Люком. Но порой, как сейчас, меня накрывает уверенность, что еще придется заплатить цену за свое везение.

Людей в приемном покое отделения скорой помощи совсем мало, и, запыхавшись, я бегом бросаюсь к стойке регистрации:

– Кара Уоррен? Ее привезли на «скорой»? Она моя дочь? – Я выпаливаю все фразы с вопросительной интонацией, словно к концу каждого предложения привязали надутый гелием воздушный шарик.

Медсестра проводит меня через дверь в коридор, куда выходят закрытые занавесками палаты со стеклянными стенами. Некоторые проемы открыты. Я вижу пожилую женщину – она сидит на носилках в больничной сорочке. Мужчина с уложенной на возвышение ногой, где под отрезанной по колено штаниной джинсов видна отекшая лодыжка. Мимо нас катят кресло с беременной пациенткой, и мы пропускаем ее. Женщина полностью поглощена правильным дыханием по методу Ламаза.

Это Люк научил Кару водить машину. Несмотря на всю его беспечность, когда дело доходило до личной безопасности, он ревностно относился к жизни дочери. Вместо сорока часов вождения, которые Кара должна была отъездить перед прохождением экзамена на получение водительских прав, Люк заставил ее практиковаться пятьдесят часов. Кара водила осмотрительно и вела себя за рулем с большой осторожностью. Но почему она вообще оказалась на дороге так поздно в будний день перед школой? Может, авария произошла не по ее вине? Кто-нибудь еще пострадал?

Наконец медсестра заводит меня в отгороженный бокс. Там на кровати лежит Кара; она выглядит крошечной и очень напуганной. В темных волосах, на лице и на свитере кровь. Рука плотно примотана бинтами к телу.

– Мамочка! – всхлипывает Кара.