В Ардойне никогда ничего не спрячешь. Я ее знать не знаю, а она меня — да. Погодите-ка! Ведь кто-нибудь мог видеть меня на месте взрыва с Киллером. И разболтать.

Проверяю, не поджидают ли проты на выходе из церкви. Из автобуса пузырями выходит черный дым от горящих покрышек. Наши пляшут на тротуаре, размахивая шарфами — будто красными тряпками на быка, пытаются выманить протов с другого конца улицы. С Шэнкил-Роуд вылетают, скрежеща колесами, два джипа, наши бегут к заграждению на Флэкс-Стрит. Я — им наперерез, к центру Ардойна.

Мы ардойнские девчонки,

У нас короткие юбчонки,

Трусы под ними напоказ,

Просто класс…

Ни рюмки и ни сигаретки —

Верьте-верьте в это, предки,

Да, мы ардойнские девчонки.

Девчонки перед стенкой выпендриваются перед мальчишками, которые складывают костер. Почему мальчишки никогда не поют? В Святом Кресте любить уроки пения считалось стыдно. Мальчишкам полагалось петь только на футбольных матчах.

Костер — в честь праздника Богоматери. В Ардойне все говорят «кстёр», но мистер Макманус нам объяснил, что правильно — «костер». Я один произношу правильно. Я раньше думал, что люди не любят только плохих. Тех, кто неправ. Оказывается, если ты прав, тебя тоже могут не любить.

Костер складывают на пустыре рядом со снесенными домами. Пустырь как раз обносят забором. Скоро здесь будут строить новые дома, но ИРА велела повременить со строительством, пока не устроят костер.

Мальчишки выстроили из дерева что-то вроде индейского вигвама. Наш Пэдди им говорит, что делать, и они делают. Этакий вождь. Домой он вообще не приходит, даже спит в вигваме. Говорит — на случай, если с других улиц придут воровать дрова для своих костров.

Поскольку я не хочу встречаться с Пэдди, мне не светит ничего сделать для костра, хотя в подготовке участвуют абсолютно все на свете. Ну и ладно. Великая радость — носиться по улицам, собирать грязные палки и всякий мусор в полуразвалившуюся тачку, спертую со стройки, — и все ради того, чтобы посидеть с мальчишками в дурацком вонючем вигваме у костра?

Эх, Киллера бы сюда. Я по нему скучаю. И по Мэгги тоже. Но я боюсь, что она телепатически прочтет, что случилось с Киллером, а потому прячусь от нее. Я думал о том, чтобы все сказать Ма, — как мне святой отец посоветовал — но ничего не выходит.

Пэдди разговаривает с парнями, уходит с ними по проулку. Двое остались на страже. Я бегу через пустырь, потом — зигзагами, через стройку — к проулку и прячусь за бочками. Смотрю оттуда на Пэдди и больших парней. Как они ходят, стоят, смеются, сплевывают, курят. Ничем на меня не похоже. Да и не хочу я таким быть. А Пэдди хуже всех. С тех пор как взорвалась бомба, мы с ним все время до секундочки провели в разных мирах. После Киллера. Но я за ним слежу. Не знаю, заметил ли он, что там, на месте взрыва, со мной был Киллер. Я все надеялся, что пойму, если буду долго на него глядеть.

— Ты чего делаешь, Микки? — Знакомый голос из-за спины.

— Ох, Мелкая, да ты меня до полусмерти перепугала! — восклицаю, обернувшись.

— А ты чего за бочки спрятался? — спрашивает она.

— Ничего я не спрятался, — говорю. — Просто шнурок завязывал.

— А вот и нет. Я за тобой следила.

— И давно?

— Я за тобой и на Яичном поле следила. Что ты там делал?

Следила она за мной, чтоб ее!

— Так, играл, — говорю.

А в голове точно молоток стучит.

— А игра была про Киллера? — спрашивает.

Прислоняюсь к стене. Откуда она знает? Откуда… Телепатия! Я так и знал. Бросаю на нее быстрый взгляд. Она читает мои мысли!

Думай о кирпичной стене. В фильме «Деревня проклятых» так защищались от этих жутких детишек.

— Ты от меня что-то скрываешь, — говорит Мэгги.

Думай о кирпичной стене. Думай о кирпичной стене. Нужно сматываться. Импровизируй.

— Да, я от тебя скрываю, что не хочу больше с тобой играть. Ты слишком маленькая. А я уже взрослый. Пойду в настоящую школу. А ты малявка, — говорю я. — Мы с тобой теперь не друзья.

Она замерла. Застыла, будто кукла в Мартинином спектакле. Таращится на меня безумными глазами, прямо как эти детишки из филима. Пробует телепатировать. Пробиться сквозь стену.

— Поэтому я и прячусь. Прячусь от тебя. Не хотелось говорить тебе это в лицо. Однако вот. Теперь ты все знаешь. А теперь иди отсюда, оставь меня в покое и перестань за мной таскаться, как ненормальная.

Убегаю. Через лабиринт новых улиц, где меня никто не знает. Бегу, пока при каждом вдохе в груди не начинает резать, как ножом. Убил бы тебя, Микки Доннелли. Убил бы прямо на месте.

13

ТРИ НЕДЕЛИ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

— Ты что, мать твою, тут делаешь?! — орет Пэдди, роняет крышку и пинает заднюю стенку.

Запускает руку в конуру Киллера, вытаскивает меня за футболку. Я слышу, как трещит ткань.

— Мою лучшую футболку порвешь! Я маме скажу! — ору я на него. — Ай-й-й-йя! — Он тянет меня наружу, ноги скребут по дереву. — Больно!

Он наклоняется к моему лицу. Я не отвожу глаз. Ненавижу его. Как и Папаню. И плевать, видел он меня с Киллером, или нет. Если что, ему еще хуже моего придется.

— Ты чего здесь делаешь? — спрашивает.

— Ничего, — отвечаю.

— Ты совсем, блин, больной на голову?

— Сам больной, — говорю.

— Трогал что-нибудь?

— Нет.

Он смотрит мимо меня, внутрь конуры.

— Чтобы больше сюда не совался. Увижу здесь — кулак в глотку вобью.

И надавливает кулаком мне на щеку.

Я дергаю головой в сторону.

— Пусти.

Тяну его за руку.

— И чтобы ни слова о том, что было, понял? — Тычет мне пальцем в лицо. — Люди за это сесть могут. Или погибнуть.

Отлично. Значит, если что, я могу его шантажировать. Он за это еще поплатится. О Киллере — ни слова. Видимо, не видел. Сила на моей стороне.

— Тебя могут убить, Микки. Если рот откроешь. Понял меня? Ты, сопляк безмозглый. И с нашей улицы — никуда. Увижу тебя еще раз в тех местах — сам урою.

Да он-то, козел вонючий, тут вообще при чем? Так он меня и заставил! Он и не узнает никогда, где я был и что делал. Вот я ему покажу. Может, я вообще вступлю в ИРА, окажусь лучше, чем он, и стану его начальником.

Выпустил. Вижу на земле его сумку. Иду к дверям кухни. Он поднимает сумку, расстегивает молнию.

— Вали отсюда, Микки! — Указывает на кухню. — Я не шучу.

— Ты мне не Папаня! — ору я и мчусь как подорванный через дом и на улицу.

Выбрасываю увядшие одуванчики и кладу свежие рядом с распятием на могиле Киллера. Выглядят они красиво. Раз нельзя в конуру, посижу здесь. Я знаю, что мне не разрешают ходить на Яичное поле, но вокруг вроде бы никого нет. Нюхальщики клея пасутся на старой фабрике, а по полю не разгуливают.

Одних цветов недостаточно, я еще поймаю пчелу и посажу в стеклянную банку из-под джема — пусть Киллер смотрит, как она летает по кругу. Будто у него есть своя золотая рыбка.

Макушке щекотно. Какое-то ползучее насекомое. Подскакиваю, стряхиваю его. Не хватало, чтобы эта мелкая тварь залезла мне в ухо. Про это как подумаешь — сразу мурашки по коже. Был у нас на улице один парень, так ему в ухо залезла уховертка. Отложила там яйца, из них вылупились детеныши и сожрали ему мозг. Он теперь в Пурдисберне, в дурдоме. Факт!

Сажусь на траву рядом с бежево-коричневыми цветочками-медоносами. На вид никакие, но пчелы их любят. Несколько цветочков кладу в банку, чтобы пчеле было чем питаться. Я пчелу обижать не собираюсь. Буду о ней заботиться. Уже проковырял в крышке дырку ножом, чтобы ей было чем дышать.