Мы с Мэгги лезем в кровать, миссис Брэннаган накрывает нас одеялом, подтыкает его. Прямо как родители в телевизоре.
— Смотрите, чтобы вас клопы не покусали, — предупреждает она и гасит свет.
Дверь закрывается, мы в темноте.
— Вот это да! — хихикает Мэгги.
— Знаю, — говорю. — Видишь, Мэгги, мечты всегда сбываются!
Мы смеемся и болтаем, а потом я слышу, что миссис Брэннаган и Мэри поднимаются наверх, и говорю Мелкой, что нам пора спать. Но ей не угомониться.
— Сделать то, что я делал, когда ты была совсем-совсем маленькой? — говорю.
— Волшебную раковину? — спрашивает она и прикладывает к губам большой палец.
— Поворачивайся, — говорю. — Сама знаешь: если пытаться ее увидеть, она не появится.
Мэгги поворачивается к стене и крепко закрывает глаза. Я придвигаюсь совсем близко и накрываю ей ухо правой ладонью.
— Слышишь? — шепчу.
— Да, — отвечает она тоже шепотом.
Я дую ей в ухо и двигаю большим пальцем — получается легкий ветерок.
Когда Мелкая засыпает, я ложусь на спину и смотрю в темноту. И думаю о своем малыше Киллере — как он там один в конуре.
Господи, я очень тебя прошу, позаботься о Киллере. Обещаю, я всегда буду хорошим мальчиком, всю свою жизнь.
Да, и еще заодно погляди, как там Пэдди. Но только если время останется. Аминь.
5
Широченный мокрый язык проходится по моей щеке. На ногу капают слюни.
— Киллер, кончай! — кричу, хотя мне страшно нравится.
Хочу, чтобы на улице все меня услышали и пришли посмотреть на него в наш крошечный палисадник. Палисадник, на самом деле, — это заасфальтированный пятачок под окном, обнесенный низенькой стенкой.
— Микки, поди сюда! — кричит из гостиной Ма.
— Пошли, Киллер!
Отряхиваю коленки и бегу в дом.
— Пса в дом не тащи, он всюду писает! — надрывается Ма. — И проверь, что калитка закрыта!
Конечно, закрыта. Она это то и дело повторяет. Ма сидит в Папанином кресле, ухватившись за ручки. С заднего двора входит Пэдди, с какой-то набитой сумкой. Странное дело. Вряд ли он ходил подметать двор или снимать выстиранное белье с веревки. Он отталкивает меня и ломится к входной двери, без единого слова. Дома он теперь редко появляется. И почти перестал с нами говорить с тех пор, как.
— Ты куда?! — кричит Ма ему вслед, выглядывая в дверь.
— Отсюда! — орет он, шагая по дорожке.
— Отсюда — куда?! — кричит она ему в спину.
Но он даже не поворачивается. Что он о себе думает? Решил, верно, что раз его избили, он теперь особенный. И имеет право хамить моей мамочке. У нее вид расстроенный. Какой он у нас все-таки болван. Знаю, в состязаниях на лучшего сына я всегда брал верх, но теперь и состязаться не с кем.
Киллер проскакивает мимо мамы в дом.
— Уведи пса на улицу! — орет Ма во весь голос.
— Сейчас, — говорю примирительно.
Это Пэдди, будь ему неладно, виноват, что Ма злится. Да и вообще, кому до него какое дело? Никто из нас его не любит. Я хватаю Киллера, вывожу во двор, плотно закрываю заднюю дверь и возвращаюсь на диван.
— Джози? — Голос с нашей дорожки. Тетя Катлин.
— Заходи! — зовет ее мама.
— Как там Пэдди? — Тетя Катлин садится на подлокотник дивана.
Ма ей что-то телепатирует.
— Выпьешь со мной чашку чая? — Тетя Катлин щурится.
— Давай, — соглашается Ма.
— Я схожу на минутку к тете Катлин, — говорит Ма. — Не повезло. Я теперь ничего не подслушаю. — Мэгги возьму с собой. А ты следи за домом.
А Мелкая ушла играть с девчонками — маленькая предательница. Бросила меня. И все потому, что я хотел остаться дома и поиграть с Киллером. Зато теперь у меня и Киллер, и дом в собственном распоряжении. Ха!
Ма берет с каминной полки кошелек, кладет в карман пальто. Прищурившись, оглядывает комнату.
— Папа скоро вернется. А ты, сынок, за дверь никуда, понял меня?
— Да, мамуль, — отвечаю голоском пай-мальчика. — Давайте, народ, до скорого.
И улыбаюсь, тоже совсем по-американски. Смотрю, как они уходят, исчезают за забором, который поставили вчера — тоже будут дома строить.
Папаня раньше Ма не вернется. Он у нас вроде как не пьет, поэтому торчит у букмекеров или дуется в карты с дружками. Дома никого. Что хочешь, то и делай. Большой стакан молока. Нужно поживее, вдруг кто-нибудь войдет, потому как Ма ведь деньги не печатает. Запрокидываю голову, холодное молоко льется по щекам и за воротник, но мне не остановиться, пока не выпито все.
— О-о-ох! Хорошо пошло! — Я вытираю молоко с физиономии рукой, потом облизываю ее. Мою и вытираю стакан, беру полотенцем и поднимаю к свету из окна — проверить, не осталось ли отпечатков пальцев, — потом ставлю точно на прежнее место на сушилке, ну прямо как сыщик на месте преступления. Я ж не такой дурошлеп, как папаша Бридж Маканалли. Я вам вот что скажу: ваше счастье, что я на стороне добра, потому что будь я на стороне зла…
Во дворе Киллер скачет вокруг меня — совершенно обалдел, шоколадный беспредел, ешьте «Кэдберри», друзья, жить без «Кэдберри» нельзя!
— Пошли, дружище. Пошли, Киллер!
Убегаю от него через гостиную. Он лает, точнее, тявкает. Папаня говорит, когда Киллер вырастет, он будет рычать и гавкать, как настоящая собака. А я не хочу. Пусть лучше всегда остается щенком!
Киллер хватает меня за ногу, я его отбрасываю и мчусь наверх, он скачет следом. Ему наверх нельзя, так ну и что? Кто узнает? В мапапаниной комнате я сбрасываю бейсбольные бутсы и запрыгиваю на их кровать.
— Давай, дружище. Сюда. Прыгай.
Хлопаю по кровати ладонью.
Он попытался запрыгнуть, но застрял, повис на полдороге. Я смеюсь. Он не сдается, вот как он меня любит. Тащу его за шкирку — мне папа показал, как. Аккуратно тащу, не больно. Киллер пытается переставлять ноги, но у него когти застряли в покрывале. Я прыгаю, подлетаю как можно выше, пытаюсь дотронуться до потолка. Киллер покатывается со смеху — на собачьем языке. А я в ответ смеюсь по-собачьи. Он пока мне больше ничего не телепатировал — но это дело времени. Я хватаю его, из его кончика скатываются несколько капель, попадают мне на футболку.
— Фу, гад ты такой!
Я отшвыриваю его на кровать. Теперь от моей футболки пахнет его мочой. Вонючка. Напрыгиваю на Киллера сверху, чешу ему животик, а он вытягивает передние и задние лапы, будто сейчас зевнет. Язык вывесил. Страшно доволен. Я люблю Киллера сильнее, чем кого бы то ни было на всем белом свете. Он мой Самый Лучший Друг. Ему что угодно можно рассказать, и он не проболтается. Мелкой Мэгги тоже можно. И она не проболтается. Она мой Второй Самый Лучший Друг. Я спрыгиваю с кровати, Киллер следом, громко дыша. Он весь в счастье.
— Давай, дружище! — Хватаю его и затаскиваю в комнату Мэгги и Моли.
Оглядываюсь, с чем тут можно поиграть. На комоде стоит Мэггина кукла «Мир девочки», у нее длинные светлые волосы, как у Мартины Макналти — та ничуть не хуже. Зуб даю, что Мартина станет моделью, когда вырастет.
У куклы на шее длинные жемчужные бусы. С ними нужно аккуратно, а то запутаются. Это я их купил для Ма. Стоили целый фунт. Копил его целую вечность. Сказал — пусть оставит их Мелкой по завещанию. Мэгги уже несколько раз спрашивала, скоро ли Ма умрет. Ма отвечает: «Да уж не задержусь, если будете так надо мной измываться».
Щекочу Киллеру уши. Он от счастья закатывает глаза. Вот, я теперь знаю, что ему нравится. Буду чесать его хоть все время.
Слышу, кто-то поет. За окном, у стены, собрались девчонки. Мы с Мэгги уже который день за ними наблюдаем и постоянно им показываем, что нам веселее, чем им. Некоторые поют «Когда вернешься, Джим?» и швыряют мячик, метя в здоровущие белые буквы на стене: «Tiocfaidh аr La». Это по-ирландски означает: «Наш день придет». День, когда мы возьмем верх над бритами.
Остальные выстраиваются — играть в «гигантские шаги». Натягивают три веревки высоко на столбе, цепляются за них и бегают кругами. Бридж Маканалли бежит последней, впиливается в Кэти и Шиван, сбивает их, бедняжек, с ног.
