— Куда двигаться? — спрашивает она, но уже нестрашно. — Пустите нас лучше назад, по домам.

Солдат толкает Ма. На этот раз Мэри ничего не делает.

— Ишь, какой ты у нас храбрый, сучонок! — разоряется Ма. — Шел бы ты откуда пришел, падла черно-рожая!

А он и правда черный. Я думал, у него тоже вакса на физиономии, как у всех этих «Черно-белых менестрелей». А этот действительно черный. Первый раз в жизни вижу чернокожего.

Как так может быть, чтобы чернокожие были в нашей войне на стороне бритов? Я вот всегда был на их стороне. А теперь я их ненавижу. Бритские подпевалы. Не будет им больше никакой рисовой каши в банках. Никому нельзя доверять. Пусть бы лучше сами ехали и помогали своим братьям в Африке. После того, что англичане вытворяли с ними в фильмах, такого просто не может быть.

Бриты расталкивают нас прикладами, и мы движемся, как бараны в этой идиотской телепрограмме.

— В конец улицы. Идем, — говорит Ма и шагает первой.

— Погоди, Ма, а с Киллером-то как? — спрашиваю.

— А ему придется остаться здесь, сынок. Мы не можем привести его к чужим людям.

— Но, мамуль!

— Так, хватит! Я и без тебя на пределе! — рявкает Ма.

— Помолчи, Микки, — просит Моль. Она меня обычно не гнобит, поэтому я замолкаю. Мелкая так стиснула мне руку, что даже больно. Интересно, Пэдди продолжают мутузить?

Все мы, которые с Гавана-стрит, идем вместе. Дети в пижамах или в одних штанишках, нас подталкивают, мы выходим на Джамайка-стрит. На ней полно женщин. Они перекрикиваются.

— Подонки! — Ма плюет на землю.

Старая Шейла обхватывает ее рукой за плечи.

— Ну ладно, Джози, — говорит Минни-Ростовщица, которая всем дает денег в долг и записывает в книжечку. У нее волосы вверх торчат как пчелиный рой.

— Твари бесстыжие, — бухтит Ма.

— Ты цела, Сейди?

— Ага. Стыд и срам, а?

Женщины перекликаются по всей улице. Я молча наблюдаю.

— Кого забрали?

— Да всех мужиков, до которых дотянуться смогли.

— Ну, завтра, с божьей помощью, всех отпустят.

— Ага, а в каком состоянии?

— Не надо при детях.

— У меня руки трясутся. Ни на что не гожусь.

Мы дошли до конца Джамайка-стрит. Моль несет Мелкую Мэгги на руках.

— Пушки-то нашли у кого? — спрашивает миссис Маканалли.

Ее Бридж идет за ней следом.

— Да мне-то почем знать? — Ма даже не смотрит в ее сторону, и я по этому случаю бросаю на Бридж убийственный взгляд.

— Могла бы и знать, — цепляется та к маме. — А то завелись тут у нас всякие, думают, что они лучше других. Разыгрывают из себя невесть что, — говорит и уходит.

Разыгрывают. Она что, хочет сказать, что мамуля — плохая актриса? Да если бы мамуля захотела, она бы обставила и Бетт Дейвис, и всех остальных. Даже Джуди Гарланд, если бы очень захотела. А эти корчат из себя невесть что, и все только потому, что Бридж играет в спектаклях у Мартины в гараже.

— Курва заносчивая, — говорит Ма Старой Шейле.

— Ты потише, Джози, — шепчет Старая Шейла. — А то с этой потом греха не оберешься.

— То-то я испугалась. Выпендривается, будто она жена Майкла Коллинса, а муженек ейный всего-то спер мешок колбасы.

— Будет врать-то! — смеется Старая Шейла. — Кто тебе такое сказал?

— Ну, может, и нет, но мужик он никчемный, да и безмозглый. Его парни послали обчистить склад Денни, а когда копы его замели, при нем только и было-то, что мешок колбасы, который он стянул для нее. — Мы все хохочем. — А посадили его за пушку, которую нашли у них в доме: из нее шлепнули брита, и на ней были его отпечатки. Никогда он не выйдет. Ну, да она не пропадет.

Дураком надо быть, чтобы оставить отпечатки на оружии. Я в два годика уже знал, что нельзя. Он что, ни одной телепрограммы за всю жизнь не посмотрел? Вот уж действительно — безмозглый.

— А брита-то, Джози, кстати, вовсе не он шлепнул, — говорит Шейла.

— Да, ты права. Права. Просто бесит она меня, как не знаю что, — злится Ма.

— Такую любить трудно.

Ма от разговоров сделалась как всегда.

— Так, Мэри, отведи детей к миссис Брэннаган, — распоряжается Ма.

— А ты куда? — спрашивает Моль.

— Пойду найду вашего папашу.

— А что мне сказать миссис Брэннаган? — Моли, похоже, совсем не хочется туда идти.

— Так и скажи, что тебя мама послала, и про все, что случилось.

— А может, ты тоже с нами? — спрашивает Моль с последней надеждой.

— Да чего ты, черт побери, от меня хочешь! — взрывается Ма. — Давай уже, говори!

Моль не отвечает и в ярости уходит прочь. Мы бежим следом, хватаемся за ее руки. Оглядываюсь — женщины столпились под фонарем, разговаривают. Мы идем через пустырь за магазином Старого Сэмми и мимо баррикад на Альянс-авеню. Моль пытается запихнуть оторванный рукав в лифчик. Я пытаюсь не наступать на битое стекло, оставшееся от прошлых стычек. Повезло нам, что тетя Катлин и дядя Джон на каждое Рождество покупают нам тапочки — а то шлепали бы тут босиком, как дети Макдермотов.

На Этна-Драйв все женщины вышли из домов и стоят на улице — курят, болтают, у некоторых в руках по-прежнему крышки от баков. Кивают нам, лица — как каменные. На Стрэтфорд-Гарденс Моль поворачивает на дорожку, мы — за ней, к входной двери. Сдвигается занавеска, через тюль видно лицо. Входная дверь отворяется.

— Здравствуйте, миссис Брэннаган, нас мама сюда послала, потому что на нашей улице рейд, — произносит Моль.

— Слышала, как крышками стучат. Ну, входите же, ради всего святого, не стойте на улице, а то простудитесь до смерти.

— Спасибо, миссис Брэннаган, — говорит Мэгги, ну прямо вся такая лапочка.

— Спасибо, миссис Брэннаган, — вторит ей Моль и входит.

— Спасибо, миссис Брэннаган, — говорю я в пол и прохожу мимо нее в гостиную.

— Вы все целы? — спрашивает она.

— Да, — подтверждает Моль.

Миссис Брэннаган — ардойнская медсестра, зашивает серьезные порезы и раны, чтобы не надо было тащиться через протский район в больницу. Если вам нечем платить за бритское такси.

Ого. У нее прямо не дом, а музей, какие показывают по телевизору. Миллион украшений. И картин. Богоматерь с младенцем Иисусом на руках. Римский папа.

Президент Кеннеди. Элвис Пресли и Святое Сердце с красной мерцающей круглой свечкой.

— Не дело, что вы, ребятки, не спите в такой-то час, вам нужно прямо в кровать, — говорит она, сжимая ворот халата на шее. — А Мэри со мной еще немного побудет.

Дело в том, что она живет одна, без мужа. Подорвался на собственной бомбе. Похороны у него были пышные, гроб накрыли ирландским флагом. Стреляли в воздух. Если подумать, ИРА — вполне приличная организация, потому что и мистер Макканелли, и мистер Брэннаган облажались по полной, а ИРА вроде как на них и не рассердилась.

— Мэри, лапушка, я сию минутку вернусь, и ты мне расскажешь, что там у вас стряслось. Идемте, ребятки.

Она ведет нас вверх по лестнице. Мы с Мелкой смотрим на Моль, она кивает — идите, мол, за ней. За ее плечом мне улыбается президент Кеннеди.

Не хочу я наверх. Я хочу домой. Здесь противно и чем-то воняет. И Мелкой здесь тоже не нравится.

— Поспите тут вместе.

Она открывает дверь спальни, включает свет.

Там стоит единственная кровать, придвинутая к стене у окна, и открытый платяной шкаф — пустой, только с парой вешалок. Бывает же такое — лишняя комната. И пустой шкаф.

Миссис Брэннаган снимает покрывало.

— Давайте, запрыгивайте, оба. Вы же не против спать в одной кроватке?

Не против! Это мы-то не против? Да мы с Мелкой всю жизнь об этом мечтали.

— Нет, миссис Брэннаган, мы всегда так спим, — говорю.

Мелкая Мэгги улыбается, будто Рождество настало.

— Только не раздевайтесь.

Миссис Браннаган смотрит на нас как-то странно. И не уходит.

— Снимай тапки, — обращаюсь я к Мэгги очень серьезным голосом, чтобы показать миссис Брэннаган, что я человек разумный.

Садимся на кровать, сбрасываем обувь.

— Залезайте, — говорит миссис Брэннаган.