– У тебя нимб, – сказал он. – От солнца.

– Не говори так.

– Я ничего не боюсь, потому что я знаю, что я буду ужасно классным, даже если попаду в беду. Помнишь, как я провалился под лед?

Я помнил. Год назад на занятии по ориентированию нас с Борей распределили в одну команду. Чтобы сократить путь, он пошел через замерзший пруд, от чего я его всячески отговаривал, потому как то было прямое нарушение техники безопасности.

А потом я пошел за ним, не мог же я его оставить.

На середине пруда мы поссорились. Не помню, почему мы ссорились, но помню один момент. Боря сказал:

– О Боже мой.

А я сказал:

– Бога нет.

И Боря так разозлился, что топнул ногой. Лед под ним пошел трещинами и провалился. Я сделал все по инструкции, лег на живот, кинул ему веревку и вытягивал как можно медленнее.

Я смотрел ему в глаза, и мне было так страшно, что я сначала не замечал, какой восторг отражается у него на лице. Губы – синие, глаза – красные (от резкой смены температур лопнули сосудики), а зубы снежно-белые, и радостно открытый рот.

Вот так.

И вот сейчас, не зимой, а летом, невероятно далеко от того замерзшего пруда, я сказал Боре:

– Я тебе тогда позавидовал.

А Боря сказал мне:

– Я знаю.

Он схватился за мою руку, поднялся и, чуть пошатываясь, отправился за бутылками.

Оказалось, что «Байкал» разбился, но «Крем-сода» осталась целой.

Я все объяснил Максиму Сергеевичу, как оно случилось. Максим Сергеевич сказал:

– Мне лень тебя наказывать, Жданов, накажи себя сам.

Самая красивая девочка шла к первому корпусу вместе с той девушкой, которая игриво пела серьезные песни в кафе. Теперь, за пределами сцены, девушка показалась мне старше, так что стоит писать о ней – женщина. И хотя они с девочкой вовсе не были похожи, я сделал резонный вывод: самая красивая девочка – дочь певицы.

На самой красивой девочке были шорты и длинная майка с каким-то рисунком, который я не успел рассмотреть.

На солнце она выглядела еще более золотой, совсем как статуэтка.

Жаль, я не умею писать стихи.

Но если бы умел, все равно не стал бы тратить время на такие глупости.

Клянусь всеми силами поддерживать нашу дружбу до конца жизни. Никогда не предам, что бы ни случилось. Всегда буду помнить о данных мною обещаниях. Везде, и в Космосе тоже, буду спешить на помощь, если придется, своему лучшему другу Андрею Романовичу Арефьеву.

Всегда буду на его стороне, даже если будет непросто быть на его стороне.

Всегда буду верить ему, даже если никто больше ему верить не будет.

До конца буду сражаться за то же, за что и он.

Как настоящий товарищ клянусь проявить лучшие качества и, если потребуется, отдать за друга жизнь.

Клятва будет скреплена кровью, и мы станем как братья.

Клянусь быть другом для Арлена Георгиевича Жданова и всегда поступать правильно в этой дружбе.

Клянусь понимать и стараться быть понятым.

Клянусь быть привязанным и не предавать.

А если я умру, то пусть обо мне останется хорошая память.

Еще, если я умру первым, завещаю свои рисунки, игрушки, все книжки и любое имущество, которое у меня будет к тому времени.

Клятва будет скреплена кровью, и мы станем как братья.

Мы с Андрюшей теперь побратались! Так мы решили, потому что завтра начнутся у нас процедуры и вдруг мы станем другими, все забудем или умрем.

А теперь у меня на ладони будет большой шрам, в который уместится наша дружба и все чудесные воспоминания.

Мне теперь так легко все вспоминается!

Однажды, например, мы с Андрюшей оба заболели и весь день болтали по телефону. Андрюша рассказывал мне разные страшные истории, а еще мы вместе придумывали рассказ о том, как наш пионерский отряд отправился на экскурсию и мы все героически погибли.

А как-то раз перед Новым годом мы гуляли. Было снежно, и все блестело. Мы катались на горке, и я спросил Андрюшу:

– Ты веришь в то, что можно сделать всех людей счастливыми?

Андрюша поднялся по лестнице и встал на платформе перед спуском. Он сказал:

– Я верю в то, что люди воюют за всякое.

Я расстроился так сильно, что чуть не заплакал. А Андрюша сказал:

– Но еще я верю в то, что люди вроде тебя очень стараются. Это хорошо – стараться. Так можно кому-то помочь.

Он поправил завязки на своей кроличьей шапке, шмыгнул носом, развернулся, сел и съехал с горки вниз.

Я не спешил ехать следом, стоял задумавшись. Под рыжим светом фонаря бежевая шапка Андрюши казалась почти клубнично-красной.

Мне стало очень приятно оттого, что Андрюша в меня верит. Так и должны поступать настоящие друзья.

– Эй! – сказал я ему. – Я тоже в тебя верю!

Радостный, я решил съехать с горки, я подумал, Андрюша успеет отойти, но он так и сидел, а я уже несся на него. Так я в него врезался, и он упал носом в снег.

Мне стало так стыдно, а Андрюша сказал:

– Всё в порядке, Арлен.

Он никогда и ни на что не злился. Даже на Борю не злился никогда.

Вот что значит золотой характер.

А сегодня мы обработали перекисью перочинный ножик, порезали себе ладони и побратались навсегда.

Потому что если один раз смешиваешь кровь, то дружба уже никогда не закончится. Кровь смешалась, и всегда теперь мы будем как братья.

Я бы хотел себе брата. Я был бы рад, если бы мама вышла замуж и родила мне брата. Я бы заботился о нем и никогда не давал в обиду.

Как Володя, который, когда мы ходили в лес, мазал Борю гвоздичным одеколоном от комаров, я бы тоже с детства своего младшего брата защищал даже от обычных насекомых. А если бы мы с братом встретили волка, то я бы пожертвовал жизнью.

Если так подумать, Андрюша действительно младше меня, пусть на несколько месяцев.

Однажды, когда мы гуляли, он соврал какой-то старушке, что мы двойняшки. А мы ведь совсем непохожи, но старушка поверила.

Я его тогда не заложил, потому что мне было приятно, только потом сказал, что врать нехорошо.

Шрам болит, и буквы выводить тяжело, особенно некоторые.

А вдруг мне правда нравится, когда мне больно?

Когда мне больно, я чувствую себя сильным.

Когда мне больно, я чувствую себя чистым.

Когда мне больно, я чувствую себя хорошим.

Но саму боль я ощущаю плохо, приглушенно, как через вату, и, когда она все-таки пробивается ко мне, я сразу перестаю думать, что я нехороший или слабый.

Я становлюсь лучшей версией себя.

Вдруг это плохо? Или это мне поможет, потому что я должен испытывать много боли?

Мне должно быть стыдно?

Я все время трогаю синяки на коленях, когда волнуюсь.

Надо рассказать все обстоятельно, все равно сегодня я заснуть не смогу, а уже рассвет и все хорошо видно, особенно если сесть на балконе.

Андрюша, я знаю, тоже не спит, а думает. Я предпочел его не тревожить.

Во-первых, вечером мы пили фиточай. Он очень вкусный, травяной, совсем не такой, как обычный чай, и с таким сладковатым привкусом.

С фиточая все и началось.

Сразу скажу: самой красивой девочки в мире в очереди за фиточаем не было. Но и без нее народу собралось достаточно. Мы сразу же пошли к Ванечке и Алеше, рядом с ними стояла та самая бледная девочка из столовой.

– Привет, красотуля, – сказал ей Боря. – Огонька не найдется?

– Что? – спросил я. – О чем ты?

Девочка сказала:

– Я – Мила.

Голос у нее, как я и предполагал, оказался очень музыкальный. Я сразу вспомнил, как она похожа на пианистку.