Вдову Шальке охватили печаль и скорбь, она смиренно склонила голову и начала молиться. «Упокой, господи, душу его», — бессознательно шептала она слова какой-то молитвы. И в то же время она испытала какое-то возвышающее душу чувство, увидев его в таком страшном одиночестве.

Теперь ей предстояло проделать самое трудное — самое-самое трудное. Она давно уже боялась этой минуты. Ах, ведь, в сущности, она женщина робкая, даже трусливая; смелой ее никак не назовешь — мышь пробежит, а ей уже страшно. Но сделать это надо. Она прикрыла носовым платком маленькое столетнее лицо с иголочками льда, и тогда стало гораздо легче. Где же цепочка? Она искала цепочку, которую Шпан носил на груди. Вот она! Шальке нащупала ключик и осторожно сняла цепочку через голову мертвеца. Самое трудное позади. Она прислушалась, затаив дыхание. Тишина, в городе не слышно ни звука.

Двигаясь вдоль стен, не спуская глаз с кровати, проскользнула она в угол, где стоял маленький желтый несгораемый шкаф. Осторожно наклонилась, отперла его, и дверца бесшумно отворилась. Шальке знала: если что-нибудь случится, если где-нибудь кто-нибудь шевельнется или заговорит, она упадет замертво, и завтра ее найдут здесь, — о, позор! В «сейфе лежали письма, бумаги — это ее не интересует, — стояла коробочка с серебряными монетами — это ее тоже не интересует. Рядом лежала пачка банкнотов, она торопливо сунула их себе за пазуху. Потом тщательно заперла сейф. Когда она нажала дверцу, из шкафа со свистом вырвался воздух. Готово! Ее руки страшно дрожали, пора было кончать.

Вдруг ее сердце замерло от ужаса. В городе внезапно завыла собака. Шальке опустилась на корточки, у нее не хватало сил подняться, пока собака выла. Наконец она снова пошевелилась. Что, если Шпан сейчас сядет на постели? Что-то зашуршало, или ей только послышалось? Это была серебряная цепочка с ключиком. Ну и трусиха же она, ужасная трусиха! Надо быть немного посмелее, если затеваешь такое дело. Тут она ощутила пачку банкнотов на груди, и мысль о деньгах снова придала ей силы. Она вспомнила о том, что всю жизнь боялась умереть с голоду. Теперь нищете конец, теперь можно подумать о ночном ресторанчике, о котором мечтал Екель, а Христине останется еще достаточно, более чем достаточно, — она взяла только излишки.

Наконец Шальке решилась поднять голову. Шпан лежал, как раньше, с платком на лице. Она выпрямилась. Но на то, чтобы надеть ему снова цепочку, у нее не хватило мужества. Она бросила цепочку за кровать. Потом, пятясь, вышла из комнаты и прошмыгнула как можно быстрее через дом, не погасив света. Она замирала от ужаса при мысли о том, что Шпан вдруг вздумает ее преследовать. Как-то раз ей приснилась мертвая старуха, которая гналась за нею и хлестала ее своим саваном; сейчас она невольно вспомнила об этом.

Очутившись во дворе и вдохнув свежий воздух, Шальке заметно успокоилась. Проскользнула в свою комнату, заперла дверь на задвижку. Здесь горела красная лампа, на комоде стояли безделушки, и она почувствовала себя увереннее. Выпив немного воды — у нее страшно пересохло во рту, — спокойно пересчитала деньги. Она была немного разочарована — денег оказалось всего четыре тысячи марок с небольшим. Но в конце концов могло оказаться и меньше. Ну что ж, Христина так или иначе получит еще достаточно.

Уснуть Шальке, разумеется, не могла — она была слишком взволнована; сидя на кровати, она прислушивалась к малейшему шороху. Шпан все еще мог явиться за своими деньгами, хотя дверь была крепко заперта. Кто их знает, этих мертвецов? Странно — теперь собаки во всем городе принялись выть и визжать. Пусть себе воют: теперь у нее уже прошел этот безумный страх. Проходил час за часом. Наконец она услышала грохот катящейся телеги и успокоилась окончательно: люди просыпались, и мертвые теряли свою власть над живыми.

Утром, услыхав внизу возню сапожника, она поднялась, стараясь шуметь как можно больше. Постучала в дверь Дорнбуша. Сапожник открыл дверь. Он стоял в одной рубахе, почесывая волосатую грудь.

— Мне так страшно! — сказала Шальке. — Я видела ужасные сны.

— Ночью отчаянно выли собаки, — сообщил сапожник.

Через несколько минут Шальке прибежала к сапожнику с громким криком.

— Он умер! — кричала она. — Он умер!

Она побежала на улицу и с плачем стала рассказывать всем встречным, что Шпан умер. Придя утром, чтобы взглянуть на него, Шальке нашла его мертвым в постели. Теперь ей надо сбегать за врачом, как бишь его фамилия? Бретшнейдер, да, да.

10

Христина лежала в постели, закрыв глаза и не шевелясь. Бабетта ласкала ее, убеждала как малого ребенка, но Христина не шевелилась.

— Ты не хочешь сказать Бабетте хоть одно словечко, девочка моя?

Христина покачала головой.

— Разве Бабетта не была всегда добра к тебе, мое золотко? За что ты ее обижаешь? Разве Бабетта ничем не может тебе помочь?

Христина не шевелилась.

Наступили тяжелые дни, один мрачнее и темнее другого, и даже Бабетта с трудом выдерживала. Две недели она не раздевалась. У Христины родилась девочка, но ребенок хворал с первой минуты и умер через три дня. Несколько дней Христина лежала как мертвая. Карл сколотил маленький гробик, и Бабетта вечером отвезла его на ручной тележке в город, прикрыв мешком.

Наконец в ее доме все немного поуспокоилось, и Бабетта смогла по крайней мере приняться за работу. Христина все еще лежала в постели. За последние дни у нее вошло в привычку укрываться одеялом с головой. Она слышала, как в городе звонил кладбищенский колокол, слышала, как Карл сколачивал гроб для ее ребенка, — она слышала достаточно и больше ничего не хочет слышать.

— Христина! — умоляла Бабетта, держа в руках чашку кофе. — Христина, ну послушай же, золотце! Это я, Бабетта! Ах, отец небесный, будь милостив ко мне!

Одеяло пошевелилось. Христина что-то сказала.

— Что ты говоришь, девочка моя? Говори, я слушаю!

— Моя жизнь окончена, Бабетта!

— Что ты говоришь?

— Моя жизнь окончена.

Бабетта заломила руки.

— Да послушай же, Христина, Христинхен, девочка моя! Послушай! — И Бабетта стала рассказывать, как невесело ей было, когда этот негодяй дровосек бросил ее, а она ждала ребенка. Ах, она была тогда в полном отчаянии, и хотела утопиться, и тоже говорила, что ее жизнь окончена: каждый человек говорит это десятки раз в своей жизни. Но что бывает с ивой у ручья, когда ее срубят? Корень дает новые побеги, из них вырастает новое дерево, — и точно так же бывает с людьми. Тоскливо было у нее на душе, и она отправилась тогда к одной старухе, которая гадала на картах, и гадалка сказала: «Ох-ох-ох, грехи наши тяжкие, плохо твое дело, Бабетта, ничего не скажешь; но отчаиваться все-таки не надо. Наберись терпения и жди, тогда все понемногу наладится. А здесь, вот видишь, рядом с тобой брюнет, и деньги, много денег, так что люди тебе еще позавидуют». И все точно так и вышло! Брюнет — это Карл в своих очках, а люди завидуют ей, что у нее есть Себастьян. А деньги? Может быть, когда-нибудь заведутся и деньги, кто знает?

— Христина! Послушай же, Христина!

Но Христина больше не отвечала.

Бабетта была очень озабочена в эти дни: Христина забивалась под одеяло и по ночам ужасно кашляла. Себастьян все время плакал — у него резались зубы, а наведываясь в Борн, она заставала Альвину то с распухшей щекой, то ее тошнило — так далеко уже зашло дело. Жизнь идет своим чередом, и все в ней всегда одинаково: немножко боли и слез, немножко смеха и радости, а там, глядишь, и помирать пора. Мало этого человеку — ох, как мало. Весь мир, думала она, — не что иное как юдоль скорби.

Бабетта хлопотала по дому, обвязав лоб мокрой тряпкой. Да, с нее тоже достаточно!

Карл положил ей руку на плечо.

— Мать! — с тревогой сказал он. — Нельзя же так убиваться. Не хватало только, чтобы ты теперь заболела. Что тогда будет? Без тебя все пропадут.

Бабетта энергично затрясла головой.

— Ах, обо мне не беспокойся, Карл! — воскликнула она. — Я просто не в своей тарелке последние дни. Завтра я опять буду в полном порядке. — И она изо всех сил загремела кастрюлями.