Он не мог смотреть на нее без волнения. Во время пожара насмерть перепуганная Краснушка — она, должно быть, испугалась за своего теленка — выворотила толстую железную балку, вцементированную в стену хлева. Балка согнулась, как гвоздь; это казалось просто невероятным.

Теленок выглядел гораздо бодрее, чем Краснушка. Он стоял в отгороженном досками полутемном чулане, в так называемой мастерской. Ему Бабетта пожертвовала немного больше соломы. Он весь был в рыжих и белых пятнах, и потому Бабетта окрестила его Пегим. Его блестящая шерстка была шелковистой и гладкой, белые пятна на ней походили на сливки, глаза, опушенные длинными ресницами, казались глубокими и прозрачными, словно родники. Герман погладил его мягкую, нежную мордочку. Теленок расшалился, подпрыгнул на высоких, как ходули, ножках и выгнул спину: ему захотелось порезвиться Движения теленка были так забавны, что Герман невольно громко рассмеялся.

— Как же нам с тобой быть? — проговорил он. — Тебе нужен хороший корм. Ну ничего, все найдется, не горюй!

Это звучало уже гораздо более обнадеживающе. Животные придали Герману мужества.

На оглобле маленькой тележки, уже много лет стоявшей без употребления в сарае, сидели три курицы, следившие за ним тревожным взглядом. Они сидели, растопырив обгоревшие местами перья, и были готовы каждую минуту взлететь. У них был совершенно растерянный вид. Каким-то чудом они спаслись от огня. Из-под тележки показалась и утка; она бесцельно ковыляла взад и вперед и испуганно крякала. Это была вся живность, оставленная ему огнем. Герман распахнул дверь.

— Убирайтесь-ка во двор! — крикнул он. — Чего вы здесь сидите?

Куры вылетели, утка заковыляла вслед за ними.

Герман вышел в поле. Глядя на скудное, жалкое жнивье, он с первого взгляда понял, в какой бесконечный упадок пришло хозяйство. Да, здесь предстояла большая, почти нечеловеческая работа!

Полз туман над долиной. Над озером нависло белое облако, похожее на толстый слой снега. Оно поглотило и большую часть городка. Серое небо, затянутое неподвижными тучами, напоминало чело, изрезанное скорбными морщинами. Герман прошел несколько сот шагов до ручья, торопливо стремившегося вперед и омывавшего своими струями стебли увядших трав. Здесь он стоял довольно долго, вдыхая влажный запах ручья; лишь после этого, собравшись с духом, вернулся в усадьбу.

— Доброе утро!

— Доброе утро, Герман!

Ночью Антон сказал: «Днем весь мир выглядит иначе». Что ж, все и в самом деле выглядело иначе. Куда ужаснее. Нужно было мужество для того, чтобы смотреть на это страшное опустошение. Что, собственно, осталось от Борна? Маленькая сторожка, в которой жила Бабетта, сарайчик, где находились Краснушка и теленок, да свинарник, сложенный из нетесаных камней, причем крыша его тоже сгорела. Сгорели оба больших сарая, включая гумно, где находилось зерно и машины, сгорели до самого фундамента хлев и жилой дом.

Настоящие горы щебня и обломков высились по всему двору, а среди них торчали наполовину обугленные стволы старых каштанов, прежней гордости Борна. За деревьями виднелись развалины сгоревшего почти дотла дома. Это было красивое строение городского типа, с веселыми желтыми ставнями; в длину — добрых сорок шагов; нелегко было Герману смотреть на черные, закопченные развалины. Но он храбро расхаживал повсюду, взбирался на кучи обломков и внимательно все осматривал. Он хотел познать всю глубину своего несчастья.

— Ничего не осталось, ничего! — повторял он про себя. — Я должен начинать с начала. С самого начала!

Антон и Рыжий, взобравшись на самую верхушку беспорядочной груды обугленных бревен, рубили топорами и что-то отпиливали.

— Мы начали тут понемногу разбирать, Герман! — закричал сверху Антон. — Все равно ведь придется взяться за это, правда?

Герман пробормотал что-то, но ничего не ответил. Ему придется начинать с самого начала, да!

Карл-кузнец, в черных очках, сидел, сгорбившись, на куче обломков и отбивал штукатурку от кирпичей. Генсхен — посиневший от холода, с капелькой на кончике носа — раскапывал мусор старой лопатой.

— Золу сгребай в одну кучу, слышишь, Генсхен, — распоряжался Антон. Лицо его было красно. — Она понадобится Рыжему для огорода. Надеюсь, ты не переутомишься! Правда, это не так легко, как завивать кудряшки хорошеньким девушкам!

Генсхен прекратил работу и неторопливо набил трубку.

— Можно действительно подумать, что вы, плотники, порох выдумали! — насмешливо отозвался он.

— А что, скажешь — нет? — закричал Антон.

Герман продолжал расхаживать взад и вперед, взад ш вперед. Глубокая складка залегла у него между бровей. Да, ему придется начинать с самого начала, с самого начала! Вдруг он остановился. Он стоит, широкоплечий, сдвинув брови. Его темные глаза устремлены в землю.

— Черт побери! — произносит он вполголоса. — А почему бы мне и не начать с начала? Почему, собственно, нет?

Он сбрасывает куртку, вот он уже карабкается на груду бревен туда, к Антону.

— Дай сюда! — говорит он Рыжему и берет топор у него из рук. — Помоги пока Карлу отбивать кирпичи.

И он начинает рубить обугленное бревно, так что только щепки летят.

— Из крепкого, однако, дерева строили когда-то! — кричит Антон. — Сплошной дуб! Теперь это никому не по карману!

Герман взмахивает топором.

— Послушай, Антон, — говорит он, — нам надо починить дверь сарая, там не хватает доски.

Щепки летят. Герман думает о Краснушке и ее теленке. В сарае слишком холодно. Что будет, если начнутся ледяные северные ветры? «А ледяные ветры могут начаться хоть завтра — декабрь уже не за горами. Что тогда?

— Я хочу утеплить сарай камышом. Антон, как ты думаешь? — спрашивает Герман, вытирая потный лоб.

— Что ж, дело хорошее!

Герман опускает топор.

— Эй, Рыжий!

— Я здесь.

— Видишь там ивы? — спрашивает Герман, выпрямляясь между двумя обгорелыми балками. Да, ивы еще можно было рассмотреть, но больше ничего. Даже буковой рощи, начинавшейся за оградой и примыкавшей к усадьбе Дитлей, не было видно. Они были словно обнесены стеной тумана. Отрезанные от всего мира, они одиноко трудились у себя на горе, будто были единственными людьми на земле.

Да, Рыжий видит ивы. Ну так вот, он должен пойти вниз, по ручью, тогда он придет к озеру, заросшему камышом. Там есть и лодка.

— Много тебе нужно камыша?

— О, очень много, только возьмись за это!

Антон тащил на плече тяжелое бревно совершенно один, никто не смел приблизиться. Он любил хвастать своей необычайной силой.

— С дороги! — кричал он. Он был в хорошем настроении. Смотрите-ка на Германа, он уже приходит в себя! Что вы на это скажете! Еще вчера он бы не поручился за него. Но таковы уж люди!

Герман таскал камыш в сарай. Скоро у Краснушки и ее теленка была подстилка в два фута толщиной.

— Зачем же вам мерзнуть? — говорил им Герман. — После обеда Антон починит дверь, и тогда сквозняка не будет. Дайте только срок, теперь здесь с каждым днем будет становиться все лучше!

5

Целую неделю трудились они не покладая рук на развалинах дома. Уже видно было, что здесь работают люди, умеющие взяться за дело. Между отдельными кучами были проложены узкие дорожки; теперь по крайней мере можно было опять передвигаться по двору.

Все эти дни стоял туман. Временами в его бездонной глубине появлялось серебряное мерцание; казалось, какой-то сверкающий огонь хочет прорвать туман. В такие минуты они видели, как за грудами развалин встает буковый лес редкостной красоты — высокий и могучий, как крепостная стена; в долине выплывали, чтобы тотчас же рассеяться вновь, очертания Хельзее. С голых ветвей обугленных каштанов стекала вода, на паутине висели капли, крупные и чистые, как кристаллы.

— Я уж думал, что солнышко выглянет, — ворчал про себя Антон, — а оно опять раздумало.

Он говорил сам с собою и не ждал ответа. Они работали молча, каждый был занят своими мыслями. Словно стук, дятла, раздавались удары молотка: Карл-кузнец равномерно и терпеливо обивал свои кирпичи. Работы ему должно было хватить еще надолго, и она нравилась ему. Каждые два часа появлялся Рыжий с тачкой, нагруженной камышом. Сначала слышалось поскрипывание его тачки, потом и сам он выплывал из тумана. Он натаскал уже целую груду. Герман с удовлетворением следит, как она растет. Из камыша можно много чего сделать. Он годится на подстилку в хлеву, на утепление сарая, на кровлю. Когда Рыжий управится с камышом, Герман поручит ему нарезать ивовых прутьев. Для них он тоже придумал применение. В сущности, дела совсем не так уж плохи. Нужно только умело использовать то немногое, чем он располагает. Герман за все эти дни не произнес почти ни слова, ни на кого не смотрел, он был погружен в свои мысли: так, значит, итак, и так. Он еще не знает отчетливо, чего хочет, но мысли копошатся в его мозгу. Он размышляет медленно, но ему с каждым днем все яснее становится лежащий перед ним путь.