Антон отпиливал от бревен обуглившиеся концы.

— Мерзнуть в эту зиму мы уж, во всяком случае, не будем! — закричал он и весело рассмеялся.

Герман проворчал что-то. Ему было неприятно, что Антон то и дело заговаривает об «этой зиме». Друзья могут оставаться здесь сколько хотят, он ничего не имеет против, даже наоборот. Но все же ему не по себе. Ведь не может же он требовать от них, чтобы они жили с ним среди этих развалин, да еще впроголодь. По совести говоря, он просто не вправе задерживать их здесь хотя бы на один день.

— Ястреб! — закричал Антон, указывая вверх. — Как низко летит!

Герман старался разобраться в путанице обуревавших его мыслей. Но так трудно привести их в порядок, когда этот Антон болтает без конца!

Как сможет он весной вспахать поля без лошадей? Как сеять без семян? Иной раз он вдруг просыпается среди ночи, мучаясь сознанием своего полного бессилия. Он — выжатый лимон, от которого осталась одна кожура, он — ничто: его можно вышвырнуть, зарыть в землю, в нем больше нет жизненных соков. Он, правда, мог бы поговорить со своей теткой Кларой, у которой усадьба в Нейштеттене. Быть может, она дала бы ему хоть совет или смогла бы ссудить его парой лошадей и семенами?

Бабетта каждый день твердит, что он должен сделать визиты в Хельзее. Ох, Бабетта права! Ему давно бы уже следовало навестить старика Шпана, лучшего друга отца, а то, что он еще не повидал Христину Шпан, это уж никуда не годится. Они, разумеется, давно знают, что он вернулся, и Христина знает это. Но неужели же они не понимают, что он просто не может отлучиться, пока здесь не будет приведено в порядок хотя бы самое необходимое. Порой у него мелькала мысль, что Христина могла бы зайти к ним — ведь раньше она часто навещала Бабетту. Но нет, нет, сюда ей заходить нельзя, а то о ней невесть что скажут… ну конечно, сюда она прийти не может.

Теперь он твердо решил навестить Христину завтра, самое позднее — послезавтра. А друзья? Что ему делать с друзьями?

Ведь он никак не ожидал, что дело примет такой оборот, что здесь, в Борне, произойдут такие резкие перемены. Чего они только не пережили на фронте; в один прекрасный день их блиндаж разворотило снарядом, — тогда-то и произошло несчастье с глазами Карла; целый день просидели они, скорчившись, в темноте и чуть не задохнулись. Выбраться на волю им помог второй снаряд, разметавший остатки блиндажа. Герман лежал, потеряв сознание, зажатый между бревнами. Друзья спасли его. Такие случаи бывают на фронте ежедневно. Он подробно сообщил обо всем отцу, и тот начал слать длинные письма: привези их с собою, твоих друзей, этих храбрецов, этих героев, твоих спасителей! Я хочу с ними познакомиться! Они будут моими гостями, они останутся сколько захотят — навсегда, если пожелают, я дам им землю. Во всяком случае, они должны несколько месяцев отдохнуть и поправиться. И в конце неизменно повторялся рассказ о жирной свинье и дюжине бургундского.

Да, так должно было быть, так хотел отец. Все вышло иначе, чем он предполагал! Герман обратился за помощью к соседям; ему было нелегко, но он сделал это ради друзей. Соседи ссудили его кое-чем, хотя сами располагали немногим. У него еще полная яма картофеля— и это все, а впереди долгая зима! Ничего, ничего не может он предложить друзьям! Они спят на соломе в прачечной и мерзнут. Нет, он не смеет задерживать их ни одного дня. Они хорошие мастера, они везде найдут себе работу. Так обстоит дело — пусть это тяжело, но это так. Он должен сказать им всю правду, это его долг.

Не проходило дня, чтобы Герман не делал попытки намекнуть на скорую разлуку, но друзья, по-видимому, не хотели его понимать.

Лицо Германа было задумчиво и сумрачно. Еще и другие заботы удручали его. Антон починил дверь хлева, но в нем было по-прежнему холодно. Что будет, если ударят морозы? Да, забот было немало.

Герман осмотрел старый свинарник, построенный из камня. Крыша сгорела, но стены были в полметра толщиной и без изъянов. Нельзя ли перевести скотину сюда? А в сарае устроить временное жилье? Все это нужно трезво, по порядку обдумать. А завтра он обязательно навестит Шпана. Иначе что в конце концов подумает о нем Христина?

В дверях показалось доброе круглое лицо Бабетты. Она визгливо закричала:

— Суп готов!

Это был неизменный молочный суп с накрошенным в него хлебом. Краснушка давала четыре литра молока в день, этим они и питались.

6

Бабетта была глубоко несчастна. Ей нужно было обсудить с Германом очень многое, но он совершенно не слушал ее и большей частью даже не отвечал.

— Я просто не узнаю его, этого Германа! — жаловалась она. — Вот он опять торчит во дворе и не идет к столу! Он ни о чем не спрашивает, ничего не говорит, все думает, думает день и ночь. Посмотрели бы вы на него раньше! Это была сама жизнь. Душа радовалась, как только он появлялся на пороге. О, боже милостивый!

Она месила на столе огромный ком теста, мужчины сидели вдоль стен с тарелками на коленях и хлебали суп.

— Потерпи немного, Бабетта, — заметил Ганс. Карл-кузнец кивнул.

— Мы знаем его лучше, — сказал он. — Его не так-то легко осилить, он упрям. Да, очень упрям, это верно!

Рыжий собрался было тоже что-то сказать. Он дул на горячее молоко в своей тарелке так усердно, что его рыжая борода развевалась, обнажая вздутые багровые губы. Но как раз в ту минуту, когда он собрался открыть рот, чтобы заговорить, Антон внезапно выпрямился и закричал во всю глотку:

— Оставь его в покое, Бабетта! Ты его совсем не знаешь! Он такой замкнутый! Сколько раз, когда мы, бывало, терялись, Герман находил правильный выход. Я за него спокоен. Немало он, должно быть, передумал за эти дни!

Бабетта, окончательно смущенная, втянула голову в плечи и замолчала.

В кухню вошел Герман.

— Счастье еще, что погода стоит такая мягкая! — сказал он.

— Да, нам просто везет.

Все отправились снова работать, один Герман остался в кухне.

— Я побуду немножко с тобою, Бабетта, — сказал он.

Он попросил миску горячей воды и тряпочку. Несколько дней тому назад он занозил большой палец на левой руке; палец сильно распух и гноился. Герман хотел вскрыть нарыв.

Бабетта продолжала месить тесто. Мускулы ее обнаженных рук играли, вздувались и натягивались, как канаты; никто не мог бы предположить, что у этой коренастой маленькой женщины столько силы. Между пальцами налипло клейкое тесто, руки были до самых локтей обсыпаны мукою. Герман зевал, держа больную руку в горячей воде.

Казалось, все указывало на то, что ей наконец представился случай поговорить с Германом. Ах, ей нужно так много ему рассказать; она не знает, с чего начать! Боже милосердный! Она заговорила о хозяйстве, если вообще это можно назвать хозяйством, — о Краснушке и теленке. Смогут они прокормить Краснушку с теленком или придется их продать? Герман перебил ее. Только не продавать! Он считает, что продавать ни в коем случае нельзя. У них еще есть порядочный запас брюквы. Да, брюква у них есть, но в остальном у них нехватки на каждом шагу. Бабетта тяжело вздохнула. А еда? Она день и ночь ломает себе голову, а крестьянам самим есть нечего, и они ничего не хотят продавать, просто беда! Герману следовало бы сходить в Нейштеттен к тете Кларе. У нее-то, наверное, кладовые ломятся от добра, она женщина дельная, во время войны загребала деньги лопатой. Герман проворчал, что пойдет.

Но пусть Герман не думает, что она пала духом. О нет, нет, ей самой ничего больше не надо, решительно ничего! С нее довольно нескольких картофелин в день. Но когда она думает о мужчинах, которые работают целыми днями, она зачастую всю ночь не может уснуть. Ей-то лучше, чем им всем! За эти годы она прикопила немного денег; у нее в сберегательной кассе около четырех тысяч марок. Это не так мало. Она могла бы открыть мелочную, лавку в Хельзее. Почему бы и нет?

Бабетта стала подливать воду в тесто. Герман улыбнулся.

— Значит, нам скоро придется самим варить себе суп, Бабетта? — спросил он.