— Часы остановились, Бабетта! — прошептала она.

— Да, сиди спокойно, Христина.

Шальке исчезла. Бабетта оглядела комнату и удовлетворенно кивнула. «Нужно отдать Фриде справедливость, порядок у нее образцовый», — подумала она. Потом попробовала быстро приоткрыть один из ящиков буфета, но ящик был заперт. Бабетта усмехнулась про себя. Как бы Шпан ни был болен, он никогда не забудет запереть ящики. Спустя немного Шальке вернулась. Она отозвала Бабетту в угол и стала с ней шептаться.

— Сегодня твой отец чувствует себя неважно! — обратилась Бабетта к Христине. — Я попытаюсь поговорить с ним. Ты посиди здесь спокойно.

Христина сидела неподвижно, — вовсе незачем было говорить ей об этом. Она снова была почти без сознания и не знала, сколько времени отсутствовала Бабетта— несколько. минут или час. Она опомнилась только тогда, когда та подошла к ней и потрогала ее за плечо.

— Сюда, Бабетта, — прошептала Шальке, — мы войдем через эту дверь. — Бабетта следовала за ней.

Шпан сидел в постели; рядом на ночном столике горел ночник. Бабетта не сразу узнала его. Он сидел сгорбленный, глубоко задумавшись, опершись на руки, и не мигая глядел в одну точку. Его глаза, лишенные жизни и выражения, приобрели тусклую свинцовую окраску. Он казался мертвецом, погруженным в разрешение вопросов, которых не смог разрешить при жизни. Скорбно опущенные, окруженные тоненькими, как лучики, морщинками уголки рта временами вздрагивали, а один раз даже могло показаться, что он пытается улыбнуться. Синие губы растянулись, показалась узкая полоска мелких зубов, — смех был похож на гримасу, и Бабетте стало страшно.

— Господин Шпан! — робко прошептала она.

— Громче! — сказала Шальке. — Можешь даже кричать.

— Господин Шпан!

Но Шпан не слышал ее. Он широко раскрыл глаза и, казалось, напряженно прислушивался, но не видел и не слышал ничего, что происходило вокруг. Он был в том глубоком сне, от которого в последние недели его невозможно было пробудить. Что ему снилось?

О, ему снилось нечто величественное и чудесное, нечто бесконечно прекрасное, чего никто не в состоянии себе представить. Он был празднично оживлен и взволнован. Дом был украшен цветами, стол накрыт, повсюду пахло печеньем и самым лучшим кофе, имевшимся на складе. Он сам приготовил его. «Нужно еще положить ковер на парадной лестнице, — подумал он, — красный ковер. И усыпать его цветами».

Он бегал по лестнице вверх и вниз, вытирал потный лоб, — стояла летняя жара. Пробили часы в футляре красного дерева. Христина должна была приехать с минуты на минуту. Лошади уехали за ней на станцию уже час тому назад.

Мимо проходили люди, кланялись и поздравляли его. Да, он ждет Христину, свою дочь, — она вышла замуж за коммерсанта из Амстердама и собралась наконец, после многих лет, навестить его со своими двумя детьми. Она болела несколько месяцев, но теперь поправилась и не испугалась трудностей пути, чтобы навестить старика отца. Чу! Вот и карета!

Подъехала коляска, и Шпан торжественно спустился с лестницы. Но в коляске сидел только полицейский инспектор. Он привстал и доложил, что улица охраняется. «Все в полном порядке, господин Шпан», — сказал он, и отдал честь. «Спасибо», — ответил Шпан. Он заказал эскорт для сопровождения Христины, чтобы ее поездка была безопасна.

А вот теперь, да, теперь приближается карета Христины! Вот она несется в облаке пыли; люди ликуют и машут платками. В карету запряжена четверка лошадей. Вот так выезд! Христина все ближе и ближе, она привстала с места, он уже видит ее улыбку и блестящие зубы. Она цветет, как пышное лето, а дети рядом с ней, свежие и прелестные, напоминают весну. Карета остановилась, Шпан спешит ей навстречу и протягивает Христине руки. Христина, Христина!

И действительно, Шпан, сидя в постели, вытянул руки, его губы взволнованно зашевелились, и в тусклых свинцовых глазах появился слабый блеск. Бабетта снова осмелела. Видно по крайней мере, что он не спит. Она подошла ближе и наклонилась.

— Господин Шпан! — сказала она. — Господин Шпан! Это я, Бабетта! Я здесь!

Но Шпан не слышал ее; он слышал фырканье лошадей, и детский смех, и теплый, мягкий голос Христины, наполнявший его счастьем. Бабетта приблизилась еще на шаг. Теперь она подошла к кровати вплотную, решив окончательно разбудить Шпана.

— Господин Шпан! — окликнула она его и прикоснулась к его плечу. — Это я, Бабетта! Христина здесь., Христина! Она хочет поговорить с вами, она здесь рядом, Христина, господин Шпан! Господин Шпан!

Шпан вдруг повернулся в ее сторону, его руки вздрагивали, он сделал резкое, угрожающее движение.

— Прочь, прочь! — проговорил он, задыхаясь и не глядя на нее. — Прочь! — Бабетта в ужасе отступила.

Нет, она была не в состоянии развеять глубокий сон Шпана. Он видел нищих, которые хотели втереться между ним и Христиной. Движением руки он отстранил их: потом, потом! Всех их накормят и поднесут им вина, а в придачу все они получат подарки, — все, все!

Его чудесный, глубокий сон не прерывался ни на одну секунду. Христина выросла и немного пополнела, она расцвела, став матерью. Входи же в дом твоего отца, Христина, входи! Он взял на руки детей и все не мог на них налюбоваться. «Наконец-то вы здесь! Какие у тебя прелестные, красивые малыши, Христина!»

Бабетта потрогала Христину за плечо. Христина была страшно бледна и дрожала всем телом.

— Пойдем, Христина, — сказала она упавшим голосом, — твоему отцу сегодня нехорошо. Нам придется прийти в другой раз.

— В другой раз?

— Да, в другой раз!

Христина не раздумывая, в каком-то отупении, последовала за Бабеттой. Она пришла в себя, лишь когда они очутились за чертой города и молчаливая темнота окутала их. Христина дрожала от холода.

— Ты должна мне подробно обо всем рассказать, Бабетта, — произнесла она. — Что сказал отец?

— Обопрись на меня хорошенько, — ответила Бабетта, — иначе ты опять упадешь, Христина! У твоего отца сегодня был плохой день, я расскажу тебе все. Но раньше давай доберемся до дому, я сварю тебе кофейку, уложу тебя с грелкой в постель, а потом, когда ты как следует согреешься, я расскажу тебе все, все. Нам нужно держаться немножко левее, Христина. О господи, как сегодня темно!

8

Долли грустила, вспоминая Генсхена.

Она надолго забилась в свою комнату и была в глубоком отчаянии. В эту зиму, во всяком случае, она не примет участия ни в каких развлечениях. Кончено, кончено, для нее все кончено раз и навсегда! Она почти всегда ходила в темном, как вдова, но от этого ее волосы приобретали еще более металлический и возбуждающий блеск. На улице она почти не появлялась.

Вот какая девушка была эта Долли!

Вероника, напротив, была занята исключительно балами и маскарадами. Она не пропускала ни одного развлечения, флиртовала со всеми мужчинами, потеряв всякий стыд, — так передавали Долли, — а простодушный толстяк Бенно улыбался, глядя на это. Он даже чувствовал себя польщенным.

Долли не была на балу, устроенном обществом любителей пения, и не пойдет завтра на бал гимнастического общества — ни за что не пойдет, хоть убейте ее. Последнее время Нюслейн не вмешивался в дела своей дочери, но, услышав это, он расчесал седые усы и поправил пенсне на носу. Всему есть предел! Капризы как у принцессы, замашки как у принцессы, да вдобавок еще принцессы в трауре, — всем этим он сыт по горло, по горло! Он человек деловой, и его положение в обществе просто-таки обязывает, чтобы он повсюду показывался со своей семьей.

— Завтра ты пойдешь на вечер! — заявил он, не слушая возражений Долли.

Убивать Долли не пришлось, она пошла на вечер гимнастического общества. Что ж, она пойдет, но отец от этого не возрадуется. Она сидела холодная и безжизненная, как восковой манекен в витрине парикмахерской. Она не говорила, не улыбалась — не так-то легко отцу подчинить ее своей воле. В городе недавно появился новый учитель, доктор Дикергофф, выдающийся спортсмен, прозванный всеми «скороходом», — этот доктор Дикергофф поклонился ей и пригласил ее танцевать. Долли тихонько покачала головой, и «скороход» ретировался, несколько уязвленный. Но вскоре появился снова под руку с папашей, и Нюслейн заявил: