Она опять получила известия из города — весьма странные новости! Бабетта пристально посмотрела на нее. Так вот, недавно она говорила о том, что рада, всем сердцем рада за Христину, за то, что ее жизнь в городе наконец-то немного устроилась. Не правда ли, она говорила об этом? Но, видно, она радовалась слишком рано: дело-то обстоит вовсе не так блестяще, как она думала. Нет, нет! Но тут Шальке почувствовала, что ей больше не утерпеть. Надо же сказать самое главное; сейчас она эт*о выложит. Она глубоко и бесшумно втянула воздух, затем таинственно прошептала:
— Христина, кажется, уже не в городе!
Бабетта испуганно отшатнулась и обеими руками схватилась за голову.
— Как? Что ты говоришь? Да как же это так? — воскликнула она в крайнем изумлении.
Шальке кивнула.
— А вот так! — заявила она; лихорадочные пятна горели на ее впалых щеках. Несколько недель назад в адрес Шпана неожиданно пришла телеграмма: фрау доктор Александер, урожденной Шпан. Шпан вернул телеграмму разносчику, не говоря ни слова. Шальке уже тогда поразилась. Два дня спустя пришло заказное письмо с точно таким же адресом: Рыночная площадь, дом 3. Она сама держала это письмо в руках. В тот же вечер она написала своему брату в город, и он собрал сведения. Как она предполагала, так и оказалось: Христины действительно уже не было в городе. И никто не знал, где она находится.
— Боже мой! Да что же это? Да как же это так, люди добрые! — громко причитала Бабетта. Все ее существо выражало удивление.
— А вот так! Между ними, как видно, произошел разрыв, — шептала Шальке. — Скоро должен был родиться ребенок, а доктор Александер, как это часто бывает с мужчинами, очевидно развлекался на стороне. Знаем мы этих мужчин!
Бабетта безостановочно качала головой: она, казалось, никак не могла оправиться от изумления.
Но самая большая новость еще впереди! Шальке была вынуждена предварительно несколько раз высморкаться как следует — от волнения она задыхалась.
— Он был здесь, — произнесла она тихим, прерывающимся шепотом. Ее всю трясло.
— Кто был здесь, ради бога!
Он, доктор Александер! Пусть Бабетта верит или нет, но она может в этом поклясться чем угодно. Дело было несколько дней тому назад, пожалуй с неделю, как раз тогда разыгралась эта страшная вьюга. Ей рассказала об этом горничная из «Лебедя»; сомнения не может быть ни малейшего. Он приехал с двумя друзьями на автомобиле, доверху занесенном снегом. Они промерзли до костей и остановились в «Лебеде» обогреться. Потом заказали комнату и велели Эльзе протопить. Внезапно они опять уехали на автомобиле. Это было вечером, как раз в самый свирепый буран. Вернулись лишь около десяти часов. Они поужинали, но доктор Александер ни к чему не притронулся. Он сидел, курил, а сам был бледен как полотно. После ужина они снова уехали, хотя на дворе была тьма кромешная. За комнату они уплатили, а ночевать не остались, сказав, что спешат обратно в город. И Эльза совершенно напрасно топила ‘печь.
Бабетта только головой качала:
— Подумайте, как же это так, люди добрые!
На лице Шальке сияла торжествующая улыбка. Она упивалась бесконечным изумлением Бабетты. Вот это новости так новости! Но все же она была немного разочарована: Бабетта не задала ни одного вопроса. Ни единого! А ведь она ответила бы на любой, на какой угодно вопрос с величайшим наслаждением. Но Бабетта казалась рассеянной и была, по-видимому, поглощена своими мыслями. Она перекладывала детское белье, затем принялась торопливо чистить картошку и не проронила больше ни слова. Она даже забыла спросить, хочет ли Шальке еще кофе.
— У тебя сегодня, как видно, много работы, Бабетта? — слегка обиженно спросила Шальке и встала.
Да, работы сегодня много, ответила Бабетта, и к тому же у нее сегодня тяжелый день — столько мыслей лезет в голову.
Шальке ушла. На дворе снова страшно похолодало. Она плотнее закутала свое тощее тельце шубкой и надвинула на лоб теплую меховую шапочку. Она наслаждалась своим торжеством: Бабетта примолкла и стушевалась совсем, примолкла и стушевалась, у нее даже язык отнялся!
Но по мере приближения к городу Шальке все больше замедляла шаги. Вдруг ей стало не по себе. А ведь с Бабеттой что-то не так! Не было ли ее безграничное удивление немного преувеличенным, деланным? И она ни о чем не расспрашивала! А эти городские ботинки под лавкой? А дверь на задвижке? Шальке вдруг ощутила такой испуг, что ей показалось, будто она проваливается в глубокий снег. «Может быть, — мелькнуло у нее в голове, — Бабетта знает больше, чем все они вместе взятые».
Подумайте, какая притворщица Бабетта! Какая комедиантка!
2
Однажды ранним утром, когда экономка нотариуса Эшериха хотела зайти за покупками в лавку Шпана, она увидела на дверях маленькую, едва заметную записочку: «Закрыто по случаю ликвидации фирмы». Экономка, пожилая женщина, недоверчиво посмотрела на вывеску, потом отступила и взглядом, полным сомнения, уставилась на дом Шпана. Может быть, и дом-то уже не стоит на месте?
Приказчик составил опись склада, затем явились приезжие торговцы, произвели подсчет в своих записных книжках и выложили деньги на стол. Приехали подводы, вывезли ящики и мешки, и все было кончено. Дверь лавки больше не отпиралась, и ставни оставались закрытыми. Шпан был один. Все мирские треволнения, жалкая суетность людей, которые, как это ни странно, воспринимали всерьез свои смехотворные потуги, отныне остались за порогом его дома.
Он жил в глубоком, призрачном сумраке, который лишь изредка прерывался краткими мгновениями до ужаса отчетливой, пугающей ясности. Он много спал, так он ослабел; часами лежал с открытыми глазами в постели, и нередко Шальке заставала его спящим в одном из кресел. Иногда по утрам у него все еще горело электричество — Шпан забывал его выключить. Что сейчас— ночь или день? Он давно перестал отличать их друг от друга. Порой он писал целые ночи напролет, — как странно! Шальке бывала поражена, замечая утром, что письменный стол завален листами бумаги, испещренными неразборчивыми, торопливо набросанными строчками.
Она старалась по возможности избегать встреч со Шпаном, потому что его вид каждый раз пугал ее. Он был похож на седовласого, иссохшего до костей старца, который восстал из могилы, расхаживает по земле вопреки всем законам природы и беззвучно, как привидение, спускается и поднимается по лестнице. Ни за какие сокровища мира она не решилась бы войти ночью в дом Шпана. На ее счастье, Шпан, проходя мимо, большей частью вообще ее не замечал. Он выглядел опустившимся и жалким, однако в дни просветления, выпадавшие все реже и реже, переодевался и даже брился. В такие дни он иногда разговаривал с нею. Шальке представляла ему тетрадь с записями расходов, и он сосредоточенно просматривал эти записи. После этого он шел в спальню, где стоял несгораемый шкаф, и она слышала звук отпираемого замка. Но где хранится ключ — этого ей до сих пор установить не удалось.
В один из таких дней Шальке заговорила о Христине. Она сказала, что Христины, по-видимому, уже нет в городе и что никто не знает, где она находится. Шпан потупил глаза и долго думал в тоскливом напряжении. Но ее слов он, очевидно, совсем не понял.
— Нет, — ответил он и покачал головой, — скажите людям, что я больше не открою лавки. Я понял: торговля— такое же пустое и суетное занятие, как и все дела и помыслы человеческие! — И, помолчав, добавил, что за последние ночи записал все свои откровения; их найдут после его смерти, и тогда, может быть, люди поймут свои заблуждения.
И Шпан снова погрузился в глубокие, призрачные сумерки. Эти сумерки были полны мира и успокоения. Тени двигались вокруг него с мягкими жестами и ласковыми словами, он вновь переживал некоторые события своей жизни, и на душе у него становилось так тепло, ясно и отрадно; перед ним возникали чудесные видения, и он упивался ими. Иной раз ему всю ночь снились радостные сны. Вот вернулся из поездки в Лондон его Фриц. Здоровый, веселый, — а что за умница! Он нащупал в Лондоне новые возможности для закупки чая и кофе невероятно высокого качества по неправдоподобно низким ценам. Ведь гамбургские и бременские оптовики — обманщики. В Лондоне цены вдвое ниже, а качество совершенно непревзойденное! А вот пришла в гости Христина со своей маленькой дочкой Иоганной. Какой у них цветущий вид — они прямо излучают летнее благоухание! И Шпан целую ночь болтал с Христиной и ее дочуркой, нежные слова и шутки наполняли счастьем его сердце. Он плакал от счастья, слезы утомляли его, и он засыпал, сидя в кресле.
