Лицо Германа потемнело от гнева. Раз они так разговаривают, закричал он, то незачем тратить слова понапрасну! В таком случае он подаст Рыжему знак, чтобы тот смылся, и тогда они могут ждать сколько влезет, пока он появится снова! Если им угодно, пусть везут в Нейштеттсн вместо Рыжего его, Германа. Почему бы и нет? Нет, так не годится. Они не должны забывать, что Рыжий — их друг, и к тому же храбрый фронтовик. Друзья не допустят, чтобы его повели среди бела дня как мошенника, — этого они ни за что не потерпят! Рыжий провел несколько ночей под открытым небом, ему необходимо сначала немного отдохнуть, собраться в дорогу. Короче говоря, Герман предлагает следующее: ближайший поезд уходит в четыре часа; без четверти четыре он явится вместе с Рыжим на станцию, — по рукам?

— Я ручаюсь за него своим словом! — заявил Герман.

Альбрехт возразил, что если бы это зависело от него одного, он согласился бы без разговоров, потому что раз Герман ручается, то ни малейшего сомнения быть не может. Но это зависит не только от него, и он не знает, как отнесется к делу коллега Хонигер. Коллега Хонигер упрямо возразил, что у него есть приказ и что против этого приказа он ничего поделать не может. Герман снова с неиссякаемым терпением принялся уговаривать белобрысого. Нельзя же подвергать такому позору храброго фронтовика.! В конце концов белобрысый заявил, что согласен встретиться с ними при выходе из города на дороге, ведущей к станции.

Ну, слава богу, дело было слажено!

Рыжий был бледен и страшно волновался, он совершенно потерял голову.

— Владелец лесопильни донес на меня, — говорил он. — Поверьте мне, это не кто иной, как Рупп. Теперь он добился своего!

— Да ты успокойся, — заметил Антон, — головы ведь за это не снимут!

Рыжий должен был сперва поесть как следует, а потом его хорошенько одели. Не мог же он отправиться в своей зеленой вязаной куртке! Герман дал ему тужурку и шерстяной шарф на шею, Антон принес свою длинную солдатскую шинель, и Рыжий должен был ее взять, хотел он этого или нет. Шинель волочилась по полу, но Бабетта укоротила ее несколькими умелыми стежками.

— Ну вот, теперь ты выглядишь куда приличнее! — закричал Антон. — Сразу видно, что ты бывший солдат!

Альвина собрала Рыжему еды на дорогу, а Генсхен наполнил его карманы табаком.

Рыжему хотелось взглянуть еще раз на свой участок. Он был глубоко несчастен — ведь его отрывали от незаконченной работы; он был просто безутешен. Но пора было идти.

— Это, должно быть, какая-нибудь старая история? — спросил Герман, шагавший рядом с Рыжим.

— Да, одна старая история.

— И мы, вероятно, теперь долго тебя не увидим, Рыжий?

Рыжий молчал.

— Очень возможно, — сказал он наконец. — В общем, неполных три года. И, пожалуй, для меня же лучше, что я их все-таки отсижу.

Целых три года! Герман не решался больше спрашивать.

— Но ты, во всяком случае, напишешь нам, как только сможешь? — спросил он. — А мы постараемся выручить тебя, если только будет возможно, — мы не оставим тебя на произвол судьбы, помни это!

На рыночной площади Генсхен с ними распрощался— ему нужно было идти на работу. Они пошли дальше втроем: Герман, Антон и Рыжий. На окраине города, там, где начинались поля, их ждали жандармы. Увидев трех приятелей, они медленно пошли вперед, и белобрысый время от времени оборачивался в их сторону.

Наконец пришел поезд. Они еще раз пожали Рыжему руку.

— Мы не оставим тебя на произвол судьбы — помни это! — крикнул Герман.

Еще мгновение они смутно различали бороду Рыжего за решетчатым окном, потом поезд тронулся.

19

Рыжий уехал, Рыжего нет с ними!

Гнетущее настроение, вызванное присутствием жандармов, все еще не покидало обитателей Борна. Им чудился этот отвратительный белобрысый жандарм, сидящий у двери кухни на перевернутой бельевой лохани, с винтовкой, зажатой между колен.

У них просто в голове не укладывалось, что Рыжий был не с ними! Рыжего всегда было не слышно, не видно, он никому не мешал, занимал ровно столько места, сколько ему было необходимо, даже еще сжимался немного. Он не изрекал мудрых фраз, говорил очень редко, а если и говорил, то сам краснел от своей смелости. Никто не знал, о чем он думал, но он был неспособен кого-нибудь обидеть. И вот он уехал! Невероятно! Они видят наяву, как он, сгорбившись, сидит за столом, его рыжая борода закапана супом; они даже чувствуют еще запах его трубки — особой смеси табака, секрет которой он никому не хотел открыть. А как он оказался чревовещателем на свадьбе Бабетты! «Я, бургомистр Хельзее, почитаю своим долгом…» — они до сих пор слышали его голос. Нет, просто не верится, что он не войдет сейчас в дверь, пряча в шарф свою рыжую бороду.

— А ведь какой он был странный! — сказал Антон. — На него можно было кричать сколько хочешь, он знай себе молчит в ответ. Я только один раз видел его взволнованным — когда Ганс вздумал подтрунивать насчет его Эльзхен.

— Три года! Он сказал: возможно, три года! Да ведь это целая вечность!

— Тут, должно быть, ошибка, люди добрые! — твердила Бабетта.

Тетушка, любимая утка Рыжего, изгнанная из общества уток и кур и чувствовавшая себя отщепенкой, взволнованно ковыляла взад и вперед по двору и отчаянно крякала. Она побывала у водоотводных канав, потом появилась у домика Бабетты и так упорно крякала перед дверью, что Бабетта наконец сжалилась и впустила ее. Там она и осталась. Но белочки Рыжего не было видно уже несколько дней. Один раз она еще забралась на старую яблоню в саду Рыжего и принялась весело прыгать в ее ветвях, но после этого исчезла в лесу навсегда.

Рыжий, Рыжий, где ты? И в самом деле казалось, что он все еще стоит на огороде в своей зеленой вязаной куртке и продавленной шляпе — ни дать, ни взять пугало для птиц.

— Ты должен сходить в город и поговорить с адвокатом, Герман! — заявил Антон. — Ты сумеешь это сделать лучше, чем все мы. Мы должны нанять Рыжему защитника, — без защитника он пропал! Немного денег мы как-нибудь наскребем. Генсхен поможет.

Герман кивнул. Завтра он пойдет к нотариусу Эшериху. Разумеется, Рыжего надо выручить, если только это возможно. Если понадобится, Герман продаст корову.

— И защитника нужно взять первоклассного! — кричал Антон. — Слышишь, Герман? Скупиться здесь нельзя!

На следующий день Герман отправился к нотариусу Эшериху. Нотариус записал все, что нужно. Он собирался немедленно навести справки и обещал держать Германа в курсе дела.

В Борне царило тягостное уныние. Герман был удручен. Во-первых, эта история с Рыжим, а во-вторых, смотреть, как у тебя гибнет урожай, тоже не очень-то приятно. Генсхен в значительной мере утратил свою прежнюю беспечность, по-видимому у него не все шло гладко. Антон молчал, сердито хмурил лоб и лишь изредка говорил: «Ну и жизнь!», сопровождая эти слова каким-нибудь ругательством.

Но что это стало с Альвиной? Еще недавно она была бодрее всех, и даже в те дни, когда они грустили по Рыжему, она напевала себе под нос. А за последнее время она что-то притихла, постоянно вздыхала, совсем как ее мать, и глаза у нее часто бывали красные и распухшие. Яркий румянец на ее круглых щеках поблек; иногда она выходила из своей каморки вся в слезах. Антон наблюдал за ней. В конце концов он не выдержал.

— Да что с тобой? — грозно прикрикнул он на нее. — От твоих вздохов прямо тошно становится!

В ту же секунду Альвина разразилась беспомощным плачем. О, он-то мог бы понять, что с ней происходит! Антон понял. Значит, дело зашло так далеко?

— Эх ты, дуреха! — сказал он уже гораздо мягче. — Чего же ты ревешь? Что случилось? За кого ты меня принимаешь? Я готов держать ответ. Перестань же хныкать, дурная ты голова! — Антон весело рассмеялся. — Ревет, словно бог знает что случилось!

После этого Альвина немного успокоилась, но это было не единственное ее горе, — ее тревожило еще и другое. Ее бывший жених, столяр из Рауна, находился в Хельзее и следил за ней так, что она не решалась выглянуть за дверь. Ах, как она его боялась! Ведь столяр может пристать к Антону и все ему рассказать, она его знает: он парень вредный, от него можно всего ожидать. И надо же так случиться, что как раз в это время на нее свалилось и другое несчастье. Столько бед, и все сразу, — подумать только!