Когда Бенно вернулся на крыльцо, куколка стояла перед парикмахерской Нюслейна. Вышла Долли, и обе молодые особы, взявшись под руку, пошли через площадь. Вероника! Значит, это все-таки Вероника! Она опять здесь! Сердце Бенно радостно встрепенулось.

Молодые особы поднялись по лестнице, ведущей в «Лебедь».

— Как я рада, Вероника, что ты опять здесь! — сказала Долли. — Долго же ты ездила на этот раз!

Да, на этот раз она ездила долго. Голос Вероники изменился: он звучал устало, равнодушно, почти пресыщенно. Долли рассматривала приятельницу. Она стала поразительно элегантной, надела украшения: кольцо с камнем, маленькие часы с браслетом, на шее у нее висела тоненькая серебряная цепочка с жемчужиной. А волосы! Она перекрасила волосы.

— Какие у тебя волосы, Вероника! И как ты элегантна!

— Нельзя же постоянно расхаживать с одними и теми же волосами, Долли! — со смехом ответила Вероника. — Тициановское золото! Вся Вена носит этот цвет, и такие же платья! Вся Вена!

Она заказала кофе, пирожные и положила на стол портсигар с сигаретами. Новый, сверкающий портсигар из массивного серебра! Да она никак выиграла, эта Вероника? «Любимой Веронике» — было выгравировано на портсигаре.

— Можешь прочесть и внутри, там тоже кое-что написано.

Долли прочитала надпись, выгравированную внутри: «Что слава без любви, что мудрость без любви, что вся жизнь без любви? Ничто!»

— От него? — спросила Долли, которая была в восторге от этого изречения. Ах, Генсхен не умел так красиво выражаться!

Кельнер принес кофе и пирожные. Вероника откинулась на спинку» стула и курила, пуская дым кверху.

— А как у тебя дела с Гансом? — спросила она. — Все еще горячая любовь? — У нее появилась странная привычка: улыбаясь, она кривила губы.

— Да, все еще.

— Вероника сморщила лоб. Она отхлебнула из чашечки и сказала:

— У меня все кончено. Три дня тому назад я распрощалась с моим дьяволом на веки вечные! Я никогда его больше не увижу!

— Навеки? — с ужасом переспросила Долли.

— Да, навеки. Так продолжаться не могло.

Нет, это стало совершенно невыносимо! Она просто не в состоянии была больше ждать по три месяца, чтобы видеть его затем в течение нескольких дней, — она сходила с ума. Он не мог урвать больше времени, работа поглощала его, а когда удавалось освободиться на несколько дней, он должен был посвящать их своей семье, своим детям. Ах, разве это жизнь! Расстались они, разумеется, как друзья, как товарищи. Наступил конец, просто конец, он сам видел, что она не может больше это вынести. На прощание они провели вместе несколько дней в Вене, он прочел там несколько лекций в университете. А потом они отпраздновали расставание. Он одел ее с головы до ног, белья и платьев она могла накупить сколько хотела, он подарил ей эти драгоценности и дал три тысячи марок, чтобы она могла открыть свой магазин. Она приняла деньги. Может быть, ей не следовало этого делать?

— Почему же нет? — сказала Долли.

Ну, а в Дрездене они расстались, и она, по правде говоря, даже была довольна, когда его поезд тронулся: три дня расставания — это было слишком много. И вот она осталась одна и в отчаянии сказала себе: «Ладно, теперь — первый встречный!»

— Ради бога, Вероника! — воскликнула Долли.

Да, первый встречный. Ну, долго ждать не пришлось, первый встречный уже увязался за нею и не отставал. Это был высокий холеный блондин. Она пошла с ним в ресторан, очень приличный — отдельный кабинет, все так шикарно; они отлично поужинали, пили великолепное вино и шампанское. Потом он стал к ней приставать и когда полез целоваться, она схватила его за горло и стала душить. Она хотела его задушить, хотела задушить мужчину — мужчину, все равно какого! Он вырвался, дал ей две увесистые пощечины, такие, что она еще и на следующий день ничего не слышала, и ушел.

— Вероника! — в ужасе закричала Долли. — Да что ты говоришь!

Что за приключение, какие переживания!

— Честное слово! Клянусь тебе, что все это правда! — ответила Вероника и рассмеялась. Но две большие слезы скатились по ее щекам. Она торопливо вытерла их. Долли ничего не заметила.

Вероника позвала кельнера и спросила, есть ли бенедиктин или шартрез. Этих вин нет, но он может предложить им данцигскую наливку и кюммель. Вероника заказала наливку и попросила принести две рюмки.

Ну, теперь этой жизни пришел конец, заявила Вероника. Для нее начинается совершенно новая жизнь — совершенно новая! Она откроет в Хельзее большой модный салон, поставит его на широкую ногу, — местные дамы прямо голову потеряют. Любовь, чувства, идеалы? Вероника рассмеялась. Нет, отныне все это для нее не существует. Эта полоса для нее, слава богу, окончилась. В дальнейшем она будет думать только о своей выгоде, действовать по расчету, и только по расчету. Она хочет жить в свое удовольствие и в то же время подумать о том, как бы лучше пристроиться.

— На кого из здешних мужчин можно взять курс, скажи-ка, Долли?

Вероника снова усмехнулась, перекосив рот.

Долли в ужас пришла от ее слов: Впрочем, Вероника ведь выпила уже три рюмки данцигской наливки. Долли назвала в шутку несколько имен, Вероника каждый раз отрицательно качала головой: никак не подходит.

— Вальтер Борнгребер? Недурно, но. не думаю, чтобы у старика было много денег. Не годится!

Наконец Долли сказала:

— Может быть, Бенно Шпангенберг? Говорят, у этого деньги водятся.

Вероника удивилась. Толстяк Бенно? Он раньше отчаянно ухаживал за нею, но она обращалась с ним свысока. Она рассмеялась громко и весело.

— Толстяк Бенно? О, это забавно, Долли, весьма забавно!

Она хохотала до полного изнеможения.

Но на следующее утро, часов около одиннадцати, она появилась, разряженная в пух и в прах, на рыночной площади и с интересом принялась рассматривать новый павильон Бенно — сплошь из стали и стекла. Она расхаживала взад и вперед до тех пор, пока Бенно не появился наконец на крыльце. Он изумленно уставился на нее. Затем узнал ее и стал спускаться с крыльца, балансируя на своих коротеньких ножках. Фрейлейн Вероника! Значит, это все-таки она? Она как-то изменилась!

Да, она перекрасила волосы, ответила Вероника и томно посмотрела на Бенно. Она протянула ему руку и задержала ее несколько дольше, чем было необходимо.

— И вы тоже изменились, Бенно! — сказала она. — Вы отпустили себе усики, и это вам очень к лицу.

Ее интересует павильон. Нельзя ли его осмотреть? Бенно принес ключ. Сплошная сталь и стекло, а позади лавки две маленькие комнатки: их бы вполне хватило ей для жилья.

Она сняла помещение, и уже на следующий день появился маляр, который вывел на оконных стеклах красными буквами:

«ВЕРОНИКА»

МОДЫ

Вероника сама придумала шрифт для этой изящной надписи.

8

Дом Шпана сверкал в лучах весеннего солнца. Поблескивали обшивка зеленой двери и массивные медные прутья перил.

Сверкали в шпановском доме и оконные стекла, и все же в эту весну дом выглядел как-то иначе, хотя с первого взгляда трудно было сказать, что именно в нем изменилось. Ставни обоих окон в конторе Шпана не открывались теперь даже днем, а во втором этаже оставались постоянно закрытыми ставни трех окон столовой. Может быть, Шпан уехал? О нет, все знали, что он в городе, хотя его не было видно с прошлой осени.

Шпан не выносил теперь яркого дневного света, — у него болели глаза. Он боялся улиц и людей, не переносил громких голосов и веселого дневного шума. Звонкий смех, доносившийся с рыночной площади, действовал на него как удар ножа. Он жил только в ночной тиши. Ночью он часами расхаживал по комнате. Мета часто слышала до утра его усталые, шаркающие шаги в столовой. Казалось, он таскает на плечах мешок со свинцом. Нередко он обходил весь дом: скрипя башмаками, он спускался вниз, в лавку и склад; проходила целая вечность, пока он не возвращался наверх, и его шаги шаркали по коридору, мимо комнатки Меты, изнывавшей от страха в своей постели.