Ах, как они наслаждались по вечерам этим теплом и сверкающей лампой!

— А ведь нам, право же, чудесно живется этой зимой! — кричал Антон и радостно смеялся, тасуя карты. — Прямо барская жизнь настала у нас в Борне!

— Ну, на боку в этом году мы тоже не лежали, в этом нас никто не может упрекнуть!

Нет, на боку они действительно не лежали, это не было самомнением. Они здорово поработали, черт побери, нужно отдать им справедливость! Но им и повезло к тому же. Не правда ли, Герман? Они запоздали на две недели, но и лето, слава богу, запоздало. Осень была сухая, иначе все луга были бы затоплены: ведь сточные рвы засорились и расползлись.

Вдруг Антон побагровел и, сверкая глазами, рявкнул, обращаясь к Рыжему:

— Ходи в масть, мошенник! Я вижу, что у тебя есть червы!

За Рыжим нужно было постоянно следить в оба, иначе он жульничал, — это было у него в натуре. Рыжий хитро улыбнулся и запыхтел своей вонючей трубкой. Червы у него сразу нашлись.

Герман мог быть и в самом деле доволен этим годом. У него был вид человека, свалившего с плеч большие заботы и вздохнувшего с облегчением. Его хлев, его маленький хлев был набит до отказа, больше туда нельзя было никого поместить. Там стояли вороные, там стояла Краснушка, гладкая и раздавшаяся от сытного корма. Она снова была стельной. Пегая телка превратилась в славную молодую корову с забавными рожками и маленьким стыдливым выменем. Здесь была молодая бурая корова, стельная в первый раз, и два поджарых теленка. Он выменял их на репу, сено, рожь и картофель. В тесном загоне лежали три свиньи, не меньше чем в сто двадцать пять килограммов каждая; рядом помещались три тощих жеребца, которых он купил на прошлой неделе. О курах, гусях и утках Герман даже и не вспоминал — этим делом ведала Бабетта, да и не так уж оно много значило в хозяйстве. И вся эта живность лопала так, что смотреть было приятно, и могла лопать сколько влезет. Кормов у Германа было достаточно, Борн мог прокормить вдвое больше скота. Весной, когда кончатся холода, он сможет, пожалуй, взять еще пару голов — пока же в хлеву не было места.

Как же Герману не быть довольным этим годом?

Он выписал несколько книг, с которыми ознакомился еще в сельскохозяйственной школе, По воскресеньям он ревностно их изучал, подперев голову обеими руками. Он не был честолюбив, о нет; не гнался за деньгами и славой, но он поставил перед собой цель: Борн должен стать образцовым хозяйством. Таким, чтобы крестьяне останавливались и разевали рты от изумления. Дайте ему только два-три года сроку.

Но поистине торжественные минуты наступали для Германа, когда он раскладывал на столе коричневую папку со своими чертежами. Здесь был план Борна, вычерченный в точных масштабах. Старый дом должен быть отстроен точно таким, каким он был раньше, — с высокой крышей, широким, приветливым фасадом. Но хлевы, амбары и хозяйственные постройки будут расположены и построены по-иному.

Антону не надоедало обсуждать с Германом эти планы.

— Здорово ты рисуешь! — говорил он с удивлением. — Ничего не скажешь! Многие из тех, что мнят себя специалистами, не могут тягаться с тобой. А сколько же, по-твоему, понадобится времени на то, чтобы выполнить все это?

Герман задумался. Он предвидел огромную, почти сверхчеловеческую работу. Будь у них полная мошна денег, это был бы не фокус.

— Сколько времени? — переспросил он. — Точно нельзя сказать. Но лет в шесть — десять я надеюсь управиться, если поднажму.

— Шесть — десять лет? — Антон изумленно посмотрел на Германа. Он не сразу нашел, что ответить. — Ну, знаешь, Герман, — проговорил он наконец, — терпения тебе не занимать!

А почему бы ему и не запастись терпением? Он молод. Шесть — десять лет работы — да что же тут в конце концов особенного? Он был рад этой работе.

— Представляешь ли ты себе, какими чудесными будут эти годы? — Герман неожиданно рассмеялся. — Разумеется, такому делу никогда не будет конца! И это самое лучшее!

Антон тоже принялся за свою зимнюю работу: у Греца он теперь был занят только три дня в неделю. Он пилил, строгал и грозно рявкал в сарае. Работы в Борне для него было сколько угодно, на целые годы. Сначала он сделал несколько оконных рам и ставней для Бабеттиного домика, потом принялся за изготовление телеги с откидными бортами. Это будет такая телега, что из соседних сел будут приходить на нее дивиться. Не телега, а чудо! Но для Антона не существует невозможного — он еще и не такие дела делал!

Ганса они в эту зиму видели редко. Он бывал в городе ежедневно, — начинался сезон; а когда он возвращался ночью, они большей частью уже спали. Иногда он вообще не приходил домой. Где он ночевал, знали только господь бог и Антон.

— Вот грех-то, — хохотал Антон, — кузнец Хельбинг застукал его у своей дочки, у толстой Берты, и разыгрался большой скандал! Женщины его до добра не доведут. Как это может разумный человек столько путаться с бабами?

— А Долли? Что говорит Долли?

— А что ей говорить? Она ничего не знает. Он парень хитрый, наш Генсхен!

5

Пока еще стояла сносная погода и не было снега, Рыжий каждое воскресенье бродил по лесу. Как разведчик, опасливо и настороженно пробирался он среди влажных от сырости деревьев; порой на него падали одинокие холодные капли. Втянув шею, выставив вперед рыжую бороду, он был похож на пробирающегося по мрачному лесу гнома — дети испугались бы при встрече с ним. Он таскал к своим складочным местам камни и плиты, таскал без устали, хотя и обливался потом; камни и плиты, плиты и камни — ему все было мало. У него было три таких склада. Он собирал также жерди и дрова, укрывая все это хворостом.

Но как только начались холода и выпал снег, он больше не отходил по воскресеньям от теплой печки. Даже сильные вороные Германа не были бы в состоянии его оттащить. Он снова читал желтенькие книжечки, истово тараща осоловевшие глаза. Белочка, которую он приручил, резвилась около него и брала из его рта лесные орехи. Потом снова наступила полоса, когда он каждое воскресенье писал письмо Эльзхен. Он терпеливо выводил букву за буквой и так часто брал в рот Перо, что его губы и рыжая борода были сплошь покрыты чернильными пятнами.

— Ну, Рыжий, — спросил Герман, — когда же наконец приедет Эльзхен?

Он положил руку на плечо Рыжего, чтобы вызвать того на откровенность. Он знал, что Рыжий застенчив как девушка и скорее позволит себя обезглавить, чем выдаст свои сокровенные мысли. Они были совершенно одни в комнате.

На широком лице Рыжего отразились печаль и уныние.

— Она-то хочет приехать, но хозяин ее не отпускает, — ответил он.

Это Герман не мог понять. Раз Эльзхен хочет?.. Что, собственно, спросил он, представляет собой эта Эльзхен? Рыжий опасливо посмотрел в сторону, распустил шарф на шее. Герман почувствовал, что ему приятно немного отвести душу. Что представляет собой Эльзхен? Ну, это высокая стройная женщина с черными глазами и настоящим орлиным носом — да, настоящим орлиным носом. У нее величавая походка, и на батрачку она не похожа, скорее на жену крестьянина. Он знает ее десять лет, — тогда он был батраком на лесопильне. У нее есть от него мальчик.

— У тебя есть сын? — удивился Герман.

Он этого не знал. Рыжий изумленно посмотрел на него; ему казалось невероятным, что есть люди, которые не знают, что у него сын от Эльзхен.

— Его зовут Роберт, ему шесть лет.

— Роберт?

Рыжий лукаво моргал глазами: есть, значит, люди, которые не знают, что его сына зовут Робертом?

Однако Герману не все было понятно.

— Но ведь если Эльзхен действительно хочет, она может просто собраться и уехать!

Рыжий снисходительно посмотрел на Германа. Он — пожал плечами, или, вернее, втянул огненную бороду глубже в свой шарф.

— Ты слишком хороший человек, Герман, — сказал он, — ты не знаешь людей. Хорошие люди никогда не знают людей, они считают, что все такие, как они.

Нет, все это не так просто. Владелец лесопильни просто не отпускает Эльзхен. Он прячет ее платья и башмаки. А однажды, когда она хотела сбежать, вдруг пропал Роберт. Роберт исчез, а ведь без своего малыша она не могла уехать. Хозяин покуражился над ней три дня, прежде чем Роберт появился снова; она тогда чуть с ума не сошла. Потому что хозяин — его зовут Рупп — способен на все. Ему уже за шестьдесят, но это отчаянная голова, его все боятся. Рупп заявил Эльзхен: «Видишь, Эльзхен, что с тобой будет? В следующий раз ты не увидишь Роберта целый год». Вот каков Рупп! Нет, Герман слишком добр, он не знает людей.