Нужно было перешить ее зеленое шерстяное платье и две юбки, затем у нее было старое зимнее пальто, уже довольно поношенное. Из него Шальке должна была сделать жакетку. Рукава нужно оторочить черным мехом, из такого же меха сделать и воротник.

— Из меха? Разве у тебя есть мех? — спросила Шальке, и у нее даже нос заострился от любопытства. Она сразу заметила новые зубы во рту у Бабетты. Выиграла Бабетта, что ли?

— Но лучше всего, Фрида, если ты начнешь с черного суконного платья, — заявила Бабетта. — Это должно быть такое платье, в котором можно было бы ходить и в церковь.

Она не могла больше удержаться — достала сверток с черным сукном и раскинула его на кухонном столе. Потом взяла кофейную мельницу, зажала ее между колен и начала молоть кофе. Портниха! Это было что-то вроде праздника: вот уже два года, как у нее не шила портниха.

У Шальке было достаточно времени, чтобы рассмотреть черное сукно. Она гладила его своими прозрачными пальцами.

— Замечательное сукно! — сказала она, не скрывая восхищения. — Ему сноса не будет. Наверное, марок по восемь за метр?

— Восемь? — возразила Бабетта. — Ишь ты какая! Двенадцать, если хочешь знать! — торжествующе закричала она.

— Что ты говоришь? — Шальке опустила голову, на ее лице проступил легкий румянец. Смотрите-ка, у этой Бабетты, как видно, водятся деньжата! Не нужно портить с ней отношения. Да, сказала она, материал отличный, не всякий может себе позволить купить такой! И платье можно сделать городского покроя, не правда ли? Ведь в конце концов Бабетта еще молодая женщина!

— Вид у тебя молодой и свежий, Бабетта, — сказала Шальке. — Ты, кажется, немного пополнела, но это тебе идет. А какой у тебя кофе! Даже у жены бургомистра кофе не лучше.

Каждый человек любит послушать приятные речи, и Бабетта налила Шальке еще чашку кофе.

— Ты видела за последнее время Шпана, Фрида?

Да, ответила Шальке, она его видела, — ведь она ходит к нему каждые две недели, чтобы осмотреть его белье. Он становится все более странным, этот господин Шпан. Мете у него приходится нелегко. Он то и дело распекает ее: то она опоздала минут на пять, то слишком шумно прошла по комнате, то недостаточно экономно ведет хозяйство. Он стал так скуп за последнее время.

И еще он не разрешает Мете выходить из дому, а ведь она молодая девушка, и у нее есть жених. Но в прошлое воскресенье она все-таки ушла, была на вечеринке, а потом еще пошла прогуляться со своим женихом и вернулась домой в три часа утра. И вдруг дверь распахнулась, и перед нею предстал Шпан, еще одетый. Мета чуть в обморок не упала от испуга. А Шпан заявил: «То, что ты делаешь, Мета, грех — да, грех! Все кабачки закрываются в час ночи, а теперь уже три». Мета чуть не провалилась сквозь землю от стыда. И тогда Шпан сказал: «Ступай в свою комнату, стань на колени и проси господа, чтобы он снова наставил тебя на путь истинный. И я тоже буду за тебя молиться».

Бабетта удивленно покачала головой.

— Он Мете добра желает, — продолжала Шальке. — У него благородные намерения. Но ведь Мета в конце концов молодая девушка. Она три дня ходила бледная как смерть и плакала. Она говорит, что долго этого не выдержит. Шпан становится все более странным, часто разговаривает вслух сам с собой. Временами она просто боится его.

Бабетта испуганно подняла глаза.

— Боится его? — переспросила она шепотом.

— Да, боится. Мета так говорит.

Бабетта долго молчала, потом покачала головой.

— Послушай, Фрида, — заговорила она, понизив голос, — мне ты ведь можешь все рассказать — ты знаешь, как я отношусь к Шпану. Но не рассказывай другим; ты знаешь, каковы люди. У Шпана все это от нервов, нервы у него не в порядке, вот и все.

Шальке поклялась не говорить никому ни слова.

— Это ты сейчас так говоришь, Фрида. Но стоит им угостить тебя чашечкой кофе, и твой язык начинает молоть, как мельница. Ты не обижайся на меня за то, что я это говорю, мы ведь с тобой старые знакомые. Мне рассказывали, что ты говоришь о Христине, — о, только не сердись на меня! — будто она красит щеки и франтит и заигрывает с мужчинами.

Шальке побледнела еще больше и отодвинулась от стола.

— Пусть я умру на месте, — воскликнула она, — если я говорила это или что-нибудь подобное! Совсем наоборот, я говорила… Ах, я говорила, что фрейлейн Христина…

Ну-ну, Бабетта хочет только сказать, что иногда нужно попридержать язык: люди ведь только и делают, что болтают, весь город полон сплетен.

Шальке начала снимать мерку. Не так-то легко было шить на Бабетту. У нее была немного кривая спина. Ну, это еще можно было поправить, но груди свисали до самого корсажа юбки, а живот был подозрительно велик. Шальке покосилась на ее живот. Ах ты господи! Она высчитывала и прикидывала, чертила по черному сукну мелом и взяла в руки ножницы.

Бабетта испугалась не на шутку, увидев, что Шальке взялась за ножницы, а Бабетте как раз нужно было уходить, оставив ее одну. Боже мой, ведь в конце концов такое платье не пустяк! Она ушла в хлев и принялась за работу.

— Спасибо, Бабетта! — сказала Шальке, прощаясь. — Значит, я послезавтра приду на примерку.

Спускаясь с горы, она вся была полна злорадства: нет никакого сомнения в том, что Бабетта беременна. Да еще на последних месяцах! На следующий день она рассказала об этом заказчицам. Да, да — несмотря на то, что ей уже под пятьдесят! Пятеро мужчин, ничего удивительного! «И старая кобыла до соли лакома». Шальке хихикала про себя. Но кто же это мог быть? Который из пятерых?

А Бабетта уже действительно не могла больше скрывать свое положение. Да и не хотела скрывать. Когда она шла по двору, все могли видеть ее вздутый живот, но это ее не тревожило. Так устроил господь бог, а она — лишь смиренно£.орудие в его руках.

— Послушай, — смущенно обратилась она к Герману как-то вечером, очутившись вдвоем с ним в хлеву, — я уже давно собиралась поговорить с тобой, да все как-то не выходило. Я хотела тебе только сказать, что мы скоро поженимся — Карл и я.

К изумлению Бабетты, Герман нисколько не удивился. Ведь в конце концов и у них были глаза. Эго было самое лучшее для Карла, самое лучшее для Бабетты. Герман благословлял их.

23

В продолжение нескольких недель по вечерам только и было разговора что о лошадях, которые Герман собирался купить у своей тетки. Они знали этих вороных, о которых Герман так долго мечтал, — они видели их весной, когда кони привозили в Борн зерно для посева. Это были прекрасные, сильные лошади.

Но Антон был против этой покупки. Он вообще был против покупки старых лошадей. Их нужно щадить, из года в год от них все меньше пользы, а корма им надо все равно что молодым. А молодые кони с каждым годом становятся сильнее.

В один из жарких осенних дней Герман отправился в Нейштеттен покупать у тетки вороных. Он выложил ассигнации на стол. Это были первые деньги, вырученные им после уборки урожая. Как раз в ту минуту, когда он собрался домой, разразилась сильная гроза, и ему пришлось задержаться. Но после ужина он тотчас же тронулся в путь.

Килиан, батрак, вывел лошадей из конюшни и сказал, что проводит его часть пути. Они двинулись. Было уже темно.

— Это хорошие кони, Герман, — раздался во тьме голос Килиана. Он ходил за ними шесть лет. Они еще пригодны ко всякой работе, только не надо их погонять, В последнюю зиму он возил на них дрова, тяжелые возы, более молодым коням с этим не справиться. С ними надо много разговаривать, так они приучены. Вот этого зовут просто Черный, а вот этого, с отвисшим правым ухом, — Бродяга, потому что он и впрямь настоящий бродяга. Килиану пора было возвращаться. Если Герман будет все время идти таким шагом, то он еще до восхода солнца доберется до Хельзее.

— Доброй ночи! — Килиан похлопал лошадей по крутым бокам. — Прощайте, я приду как-нибудь вас навестить!

Он исчез в темноте.

Герман пошел своей дорогой. Ливень размыл почву. Герман увязал в грязи, копыта лошадей шлепали позади него. Вороные шли за ним без недоуздка. Они знали, что Килиан не отдал бы их дурному человеку.